и не представить.
Виктор заметил Лелино восхищение и оценил её молчание. Он посмотрел на племянницу с благодарностью и спрятал заветную фотокарточку обратно в нагрудный карман пиджака.
Если завтра война
– Виктор Третьякевич? – обернулась вдруг к нему черноволосая девушка в жёлтом крепдешиновом платье, стоявшая в очереди в билетную кассу как раз перед ним. – Вы из Краснодона, верно?
– Верно, – удивлённо ответил он, вглядываясь в правильные крупные черты и пытаясь припомнить, где он мог их видеть.
– Я Валентина Угрипнюк, недавно мы встречались на областной комсомольской конференции, – подсказала девушка, обнажая в улыбке широкую щербинку между выступающими вперёд крупными передними зубами. По этим заячьим резцам Виктор тотчас же узнал её.
– Здравствуйте, Валентина. А вы ведь, кажется, из Изварино? – вспомнил он.
– Угадали. Но тут, в Ворошиловграде, я бываю часто. И люблю ходить в этот кинотеатр, – призналась Валентина. – Мой дядя живёт поблизости.
– Вот совпадение! – улыбнулся Виктор. – Я тоже здесь бываю. И у меня тут старший брат, всего в нескольких трамвайных остановках.
Тут подошла Валентинина очередь, и она купила себе билет, а Виктор вслед за ней. Билетёрша продала им места рядом, 15-е и 16-е, в десятом ряду.
– Сегодня идёт «Подкидыш», но я не знаю, что это за фильм. Если честно, я часто хожу в кино больше ради журнала, – снова удивила Виктора Валентина.
– Не поверите, но и у меня такая же история. В киножурналах иногда показывают международные новости; в них можно увидеть кадры, которые редко встретишь в газетах.
Чёрные глаза Валентины внимательно остановились на Викторе.
– Не удивлюсь, если мы виделись задолго до конференции, в этом самом кинотеатре, – сказала она. – Например, в тридцать восьмом, когда здесь крутили «Если завтра война». Я этот фильм смотрела раз пять. Теперь его больше не показывают.
– Вам он нравится? – спросил Виктор.
– Может быть, перейдем на «ты»? – предложила Валентина. – Мне кажется, мы ровесники, и это будет правильно, по-товарищески.
– Хорошо, как скажешь, – согласился Виктор.
– Знаешь, Виктор, ты очень смелый, – прямо глядя ему в глаза, заявила вдруг девушка. – Может быть, даже слишком. Но кто-то ведь должен не бояться говорить правду! Вот что я хотела сказать тебе с тех пор, как услышала твою речь на областной конференции. Но там мне не хватило сил поддержать тебя, просто поднять руку во время голосования. Хорошо, что большинство ребят и девушек оказались не такими трусами, как я. Я хочу извиниться перед тобой. Всё, что ты говорил на той конференции, – это мои собственные мысли. И я испугалась, услышав, как ты высказываешь их одну за другой. Теперь мне стыдно вспоминать об этом, но я просто не могла себе представить, что кто-то осмелится произнести всё это вслух. Я была так сильно поражена и испугана, что стала как каменная. Не думала раньше, что со мной такое может быть, ведь прежде никогда не было. А тут как обомлела, представь, совсем не могла пошевелиться. Честное слово! Понимаешь, ты говорил так, будто бы не знаешь, что это не только у нас, а везде. Ведь если везде одно и то же, то с этим ничего не поделаешь! А ты сделал вид, что всё это не в счёт, и если люди на местах, каждый на своём, перестанут притворяться, то всё изменится. Ты дал это понять своей речью. И все очень хорошо тебя поняли. Как будто давно уже ждали, что кто-нибудь всё это наконец выскажет.
Виктор слушал Валентину внимательно и видел, как искренне она говорит и как сильно волнуется: голос её едва заметно подрагивал, а пальцы непроизвольно теребили складки платья. При этом она не производила впечатления робкой барышни – то была статная чернобровая дивчина, и в живых тёмных глазах её светился ум. Виктор огляделся. Они уже перешли в фойе кинотеатра, вокруг прогуливались и разговаривали люди, в основном пары, мужчины и женщины, занятые друг другом достаточно серьёзно, чтобы не отвлекаться на посторонних.
– Я ведь не сказал тогда ничего особенного, – всё же немного понижая голос, заметил Виктор. – Четыре секретаря райкома за полтора года – это действительно слишком! Ведь так невозможно работать. И если молчать, то они там, наверху, будут думать, что с нами так и надо: мало того, что назначать нам секретарей из центра, да ещё и менять их как перчатки. Они присылают к нам людей, которые никого здесь не знают, и не спрашивают нашего мнения, но как только те входят в курс дела – их снова снимают. Разве это на пользу организации? А если нет, то как можно с этим мириться? Ты вот про фильм «Если завтра война» вспомнила. А я смотрю на всё это и думаю теперь, что так легко, как там показано, победить у нас уже не получится. Победить мы, конечно, победим, но придётся нам туго. Почему я так думаю? Ты сама только что на этот вопрос ответила. Если на весь наш райком не нашлось до сих пор никого, кто бы за прежнего секретаря замолвил слово, то дела наши неважные. А я и член райкома-то без году неделя. Словом, не того бояться надо, чего ты тогда испугалась. Согласна?
– Согласна, – кивнула Валентина.
Раздался звонок к началу киносеанса, и они прошли в зал. И все два часа мысли обоих снова и снова возвращались к сказанному. Они чувствовали это, видели по глазам друг друга даже в полутьме, при слабом отсвете киноэкрана.
Всё-таки очень важно встречать тех, кто думает так же, как ты, особенно когда высказываешь запрещённые мысли. Иначе под их грузом можно было бы тронуться рассудком в полном одиночестве среди людей, которые смотрят комедии, смеются и делают вид, будто ничего не замечают, и не видят того, что неминуемо ожидает их в самом ближайшем будущем.
Часть II
Хлеб
Война… Это слово пролегло чёрной трещиной посреди извилистой степной дороги, по которой, пыля, ехали грузовики. Гул моторов, стук катящихся по земле колёс, едкий запах выхлопных газов и резкий голос шофёра, что старается перекричать весь этот шум: «А ты, хлопец, чего, разве не слыхал ещё? В четыре утра немец напал. Война!» А небо над степью такое же синее, как всегда, и солнце жарит землю будто на сковородке. Но он вдруг перестал чувствовать жару – мертвенным холодом окатило его с головы до ног. Вся жизнь треснула пополам глубоко и непоправимо, навсегда разделились на «до» и «после» минуты, когда в неё вошло это страшное слово. Кошмар его