слова.
На мгновение я продолжаю слышать людей снаружи, а затем шум улицы превращается в тишину. Как и раньше, в моей голове происходит небольшая заминка, и папа исчезает из поля зрения. Картинки начинают обретать форму, но они сумбурно смешиваются в хаос, пока наконец фрагменты не встают на место и в фокусе не появляется один образ.
Только это не сэндвич, как я ожидала.
Там, в центре сцены внутри моего сознания, стоит самая красивая женщина, которую я когда-либо видела. У нее темные непослушные волосы, она смеется.
– Чарли, прекрати. Ты разбудишь ребенка.
Ее слова звучат несколько искаженно и замедленно, не попадая в движение рта, когда она их произносит. Женщина качает головой и снова смеется, и в этот момент я чувствую, как мой палец нажимает на затвор фотоаппарата, который я держу в руках. Раздается громкий щелчок.
Мама?
Не уверена, говорю я это вслух или мысленно, но я точно уверена, что это она сидит передо мной, как на фотографии. Я держу в руках фотоаппарат – чувствую его тяжесть в своих руках, как, должно быть, и мой отец много лет назад.
Мама выглядит настолько реальной, как восход солнца. Ее смех звучит повсюду, кружится вокруг меня в вихре звуков. А потом изображение вспыхивает золотым цветом, и все вокруг словно озаряется светом, и меня охватывает всепоглощающее чувство любви, такое глубокое, что мне кажется, я могу в нем утонуть. Любовь повсюду – бескрайняя, как небо, и бездонная, как океан. Он любит ее так сильно, что это практически причиняет боль. Я чувствую это каждой клеточкой своего тела так же, как и он, только его любовь к ней как будто принадлежит мне.
Любовь – золотого цвета, прихожу я к выводу.
Я пытаюсь дотянуться до нее, но ее образ ускользает, покрываясь легкой рябью, как нарушенное отражение в луже. Затем происходит еще один всплеск цвета, и золотое чувство тепла и любви, которое окружало меня всего мгновение назад, сменяется таким сильным холодом, из-за которого я дрожу.
И все вокруг становится красным.
Я снова вижу вспышку маминого лица, на этот раз уходящую с чемоданом в руке. Еще одна вспышка. Теперь она сидит за рулем своего «Бьюика», на ее лице читается решимость. Вспышка. Кто-то кричит одни и те же слова снова и снова. Вспышка. Она смеется перед фотоаппаратом. Вспышка. Ее спина, чемодан в руках. Вспышка, вспышка, вспышка.
Картинки проносятся мимо меня: одни неясными очертаниями в движении, другие быстрыми неподвижными вспышками. Все окрашено в красный, красный, красный. Трудно понять смысл того, что я вижу.
Но потом меня наполняет то же жуткое ощущение пустоты, которое я почувствовала в первый раз, когда пыталась заставить отца забыть, и та же мысль врывается в мое сознание – красный цвет означает вину. Я могу это ощутить – я чувствую вину – так же, как мгновение назад чувствовала окрашенную золотым любовь отца к маме. Вот только это чувство вязкое, пустое и ужасное.
Я кричу, когда выпадаю обратно из всплесков и вспышек папиных воспоминаний. Какое-то время я смотрю на красные пятна воспоминаний, моя грудь горит от боли. В следующий момент я лежу на полу, глядя в лицо отца.
Что. Только что. Случилось.
Глаза отца слезятся. Он побледнел.
– Что, черт возьми, это было? – спрашивает он.
Я открываю рот, потом закрываю, потому что не могу вымолвить ни слова. В висках стучит, а желудок сжимается так, словно меня сейчас стошнит.
Папа все еще держит руки перед собой, как будто ждет, что я снова возьму их. Они дрожат.
– Мама. – Я наконец обретаю голос, но это едва слышный шепот. Я зажмуриваю глаза. – Я видела маму из того дня с фотографии, только все… все изменилось.
Он хмурит брови, а затем переводит взгляд с меня на стол и обратно, словно пытаясь понять смысл происходящего. Он тоже это видел? Или он понятия не имеет, о чем я говорю?
Он встает с дивана, проходит мимо меня, направляясь к столу и фотографии мамы в рамке. На одну ужасную секунду мне в голову приходит мысль, не забрала ли я по случайности у него воспоминание того дня с мамой. Но затем он пальцем проводит по скошенной рамке, его взгляд теплеет, и я понимаю, что он помнит ее так же, как и тогда, когда я впервые вошла в комнату.
– Я представлял себе сэндвич. – Папа поднимает фотографию со стола и вертит ее в руках, как будто она может дать простое объяснение всему происходящему. – Но, может быть, потому что мы незадолго до этого говорили о маме, я подсознательно подумал именно о ней? – Он снова смотрит на меня, словно хочет, чтобы я его успокоила, и я так и делаю.
– Да, наверное, так и было. – Но даже когда я произношу эти слова, я знаю, что не верю в это. Потому что мы не говорили о маме в тот первый день, когда я пыталась стереть у него воспоминание о сэндвиче, и тогда я видела те же вспышки красного цвета. И чувствовала ту же ужасную вину, когтями впивающуюся в него.
– На сегодня достаточно занятий, тебе не кажется? Очевидно, я не в форме. – Папа улыбается мне, как будто все в порядке. Я улыбаюсь в ответ, пытаясь скрыть тот факт, что меня всю охватил озноб. Я встаю, чтобы спрятать дрожащие руки за спину.
– Извини за это, Божья коровка. Мы попробуем еще раз завтра. – Он идет к двери, и я следую за ним, заставляя себя выглядеть как можно более невозмутимо, хотя в моей голове, как сирена прошлой ночью, звучат два вопроса.