Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

от архата следующего шага: проповедовать истину. Тогда он станет бодисатвой и в итоге достигнет полного просветления и ниббаны. Таков благородный путь того, кому выпало родиться человеком.

— Почему же тебе не довелось этого? — задумчиво спрашивал Махакайя, расстилая под красной скалой циновку и покрывало из верблюжьей шерсти, подаренное Гао Ханем. — Что ты сделал, сказал не так в предыдущей жизни?..

Устроив постель, он хотел стреножить коня, но вдруг передумал.

— Ходи вольно. Ты же не покинешь меня, верно?

Конь скосил на него крупный глаз, горевший в закатном свете алым.

— Жаль, что ты не из той породы коней, о которых рассказывал Шаоми. Курыканские кони… Небесные. Тогда бы мы могли мигом домчаться до Индии. Она там, — сказал он и показал на юг, где уже бледно светился глаз Небесного Волка.

Конь посмотрел туда.

— Страна сутр и следов Будды…

С этими словами Махакайя опустился на свою походную постель, принял нужную позу и начал медленно читать вечернюю молитву. И это была молитва Устрашения демонов, коими полны пустынные места: «Ом Сapвa Тaтxaгaтa Мaни Шaтa Дxивaдe Джвaлa Джвaлa Дxapмaдxaтy Гapбxe Мaни Мaни Маха Мaни Хpидaя Мaни cвaxa!»

От солнца уже осталась одна только огненная бровь… И она угасла. По барханам и камням поползли сизые змеи сумерек. Сразу стало прохладнее. Махакайя решил не натягивать полог, погода обещала быть ясной. Хотя в пустыне буран налетает внезапно. Но ему хотелось смотреть на зрак Небесного Волка, все отчетливее проступавший на юге, по левую руку.

Одному ему не приходилось еще ночевать в пустыне. Тишина песков завораживала. Воздух остывал. Скалы позади и справа как будто наполнялись темной жизнью.

Монах лежал, глядя на густеющее небо и наливающийся странным светом зрак Небесного Волка, и думал… Думал о своем сне. Все же странно, что там горела эта звезда, звезда Небесного Волка. Ведь для юга, Индии, есть и другие указатели. Почему кто-то выбрал этот? Спящее сознание и выбрало. Здесь крылась какая-то тайна, и монах надеялся когда-нибудь разгадать ее.

Уже было совсем темно. Над пустыней полыхали хладно созвездия. Мириады миров свершали свой круг. Их кружил медленно ветер, не разбиваемый ваджрой, потому что он сам был алмазный.

И Махакайе показалось, что уже не надо никуда идти, что цель уже достигнута…

С ним случалось это и раньше, даже в детстве. Вдруг посреди мечтаний или чтения конфуцианских книг, — а его чтением и воспитанием чутко руководил отец, истый последователь учения Кун-цзы, чиновник, оставивший службу, когда сумасбродство императора предыдущей династии стало ощутимо сказываться на работе всех учреждений, — вдруг он отрывал глаза от иероглифов и смотрел в окно на куст пышного волчелистника, и тот мгновенно пламенел, да, весь был охвачен изумрудным огнем, и мальчик уже знал, что все свершилось и ничего больше не надо, все есть, было и оставлено позади — эта жизнь в уютном доме в Коуше со слугами, служанками, заботливой матушкой и мягким отцом, но высокий лоб его был строг, и мягкость быстро сменялась суровостью, если того требовали обстоятельства; это было особенным переживанием времени и пространства, Время-пространство текло, огибало дом из кедра в красном лаке, поставленный на постамент из утрамбованной земли, облицованный мрамором с синими прожилками, и при луне его тройная черепичная крыша лоснилась, как чешуя дракона или великой рыбы. В лунные ночи тоже приходило это ощущение текучести всего, времени, пространства. Но и сам он был текуч, мгновенно менялся, отдавая этому потоку свои частицы — и всего себя. И все же снова и снова вырастал — как некий корешок из ничего, пустоты. Пустота сплеталась в венок… И мальчик с удивлением слышал свое имя. И имена братьев, отца, матушки. На самом деле у него было какое-то другое имя.

«…А почему нет имени у коня?» — спросил себя Махакайя, очнувшись. Он поискал глазами своего спутника. Тот смутно белел справа, иногда всхрапывал, прогоняя мошек из ноздрей. Все-таки в этом смертельном царстве была жизнь.

Махакайя вспомнил джатаки о перевоплощениях Будды, о жизни Татхагаты в том или ином облике. Ведь прежде чем достичь просветления и стать Буддой, Гаутама Шакьямуни совершенствовал себя в разных обличиях, проживая те или иные существования. Он был слоном, был буйволом с телом в грязных пятнах тины, похожим на движущееся облако, был дятлом, отличавшимся своим сияющим разными оттенками оперением, как о том повествуют джатаки. Но ему уже свойственно было сострадание, и он не причинял вреда живым существам, питаясь сладкими плодами и побегами деревьев.

Так что кто знает, каков замысел этого коня? И надо будет дать ему имя…

Махакайя подумал и о себе, ведь наверняка и он был до этого рождения кем-то, был птицей, рыбой, потом человеком… И единственную ли жизнь человека довелось ему свершить? Только в прошлом? А в будущем? Это уже зависит от того, какой окажется нынешняя жизнь. Доберется ли он до Индии, сумеет ли выучиться там, собрать нужные книги и вернуться, чтобы распространять учение. И, постигнув всё, войдет ли просветленным в ниббану?.. Тогда и перерождений больше не будет. Если, конечно, став архатом, он не перейдет добровольно в бодисатву, чтобы вновь и вновь рождаться и нести живым существам свет учения.

Глава 16

Юрка Васильев подначивал Стаса, цитируя аль-Бируни: «…поношение по-арабски милее мне, чем похвала по-персидски… этот диалект годится только для хосроевских повестей и ночных сказок».

Да, и вот, как к нему относятся персы… не персы, но носители персидского языка.

Могилу Санаи и лекарей, которых упоминал «афганец», они так и не обнаружили и уехали. Имена лекарей, кстати, наводили на мысль о том, что они были здесь пришельцами. Ходжа Булгари и второй Булгари. Болгары, что ли? Он написал об этом Юрке Ша Сэну, и тот вскоре ответил, что Бацзе на верном пути: не болгары, а булгары! А, то есть выходцы из Волжской Булгарии? Предки татар? Что ж, они могли сюда добраться. Булгары были завоеваны татаро-монголами, которые приходили и в Афганистан, в Бамиане погиб внук Чингисхана.

А Санаи?

У Стаса не было под рукой никаких книг по истории, литературе Афганистана. В резиденции на тумбочках пылились зачитанные и рассыпающиеся журналы «Огонек», «Советский воин», один журнал «Вокруг света» и февральский номер 1984-го «Нового мира» со стихами Бориса Олейника, четвертой частью романа Ананьева «Годы без войны», очерком Всеволода Овчинникова «Хроника тайной гонки за обладание атомным оружием», статьей Льва Аннинского «Ржаной хлеб летописца» и другими статьями и стихами. Стас уже знал номер наизусть:

Альфою и омегою, зыбкою и мавзолеем,

Земля, ты была и