Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

шестой индрией, внутренней, — умом. С чувственным переживанием это образует другую скандху — ведану. Санджня — совместное постижение, это третья скандха. Самскара — опыт, воля, пристрастия — источник новой кармы — четвертая. И наконец, виджняна — избирательное познание.

И то, что сказано в «Бхара сутте» о пяти совокупностях, которые тянут, как тяжкий груз к земле, а человек тащит, отрывает его от земли, страдая, поистине ошеломляет здесь, на дороге с этими каркасами некогда живых суденышек. Только здесь и надо постигать сутру «Тяжкий груз». И слова Татхагаты звучат сладко, их хочется снова и снова повторять:

— Монахи, я научу вас тяжкому грузу, несущему тяжкий груз, подбиранию тяжкого груза, сбрасыванию тяжкого груза. Слушайте. И что такое, монахи, тяжкий груз? Следует сказать: пять совокупностей, подверженных цеплянию. Какие пять? Это форма, чувство, восприятие, направленность ума и самосознание.

Махакайя вздохнул. И эту сутру Татхагата закончил пожеланием отбрасывать тяжкий груз и шагать легко.

И сейчас он созерцал остовы тех, кто был свободен от желаний? Да. Но свободен от желаний минувшей жизни, прошедшего пребывания на этой печальной дороге. Кто знает, не ходил ли монах уже по этой самой дороге вдоль красноватых скал и желтых барханов, вздымающихся подобно драконам?

Скандхи и дхармы этих остовов снова собрались и облекли и наполнили новый остов. И значит, их снова одолевают голод и жажда и тысячи желаний. Каковы они, эти желания? Чисты ли и светлы и ведут к просветлению? Или к новой дороге среди красноватых скал и барханов.

Этот путь — путь шелка и золота — живопись для учения. Но здесь ходили и те, кто шел за светом или нес свет. Не этой ли дорогой шел Бодхидхарма? То есть — уходил. В Китай он явился по морю. А сделав многое для учения и почувствовав, что час близок, отправился на запад, босиком, взяв одну сандалию. Вторую он оставил в монастыре Суншань, в своей могиле. И когда ее вскрыли по требованию императора, услышавшего от своего чиновника историю о встрече по дороге в Западный край якобы живого Бодхидхармы с одной сандалией в руке, то и обнаружили вторую сандалию.

Бодхидхарма проповедовал учение «Ланкаватара сутры», основанное на йогачаре, которая так интересует нового путника.

Великий монах-переводчик Парамартха тоже попал в Поднебесную, но другой дорогой, морской. Правда, говорят, он покинул монастырь у моря и хотел вернуться на родину, и не опасной морской дорогой, а сухопутной. И как будто бывал вблизи Дуньхуана. Да так и не сумел вернуться на родину…

А теперь дорогой на запад, в Индию, бредет этот монах, и с собой у него переведенная Парамартхой шастра «О пробуждении веры в Махаяну».

Путеводные знаки повсюду, и удивительно, что их до сих пор не поглотила пустыня. Задувают ветры, и ее горячий шершавый язык слизывает всё. Даже заставу Юймэньгуань пустыня осаждает своим бесчисленным воинством, улочки крепости заметает песком, ведь стены для песка не такая уж надежная преграда. В доме Гао Ханя песок виден везде, хотя слуги его и выметают. Барханы надвигаются со всех сторон.

И я, подумал монах, идя в прохладе рядом с конем, тоже отправляюсь в путь этой Дорогой Шелка, как караваны Срединной страны, но вместо шелка везу шастру да в голове — сутры и моления. А назад хочу вернуться с таким грузом шастр, сутр и знаний, которые не поместятся на одном коне никак. Он покосился на низкую скалу, на которой устроился перелетевший сюда ворон.

— Ладно, — сказал он. — Я расскажу эту джатаку.

И, приостановившись, он поведал джатаку о дятле, жившем в хорошем лесу с водой и плодами и однажды услыхавшим молящие рыки льва, в горле которого застряла кость. Дятел вставил палку в пасть льва и клювом вытащил кость. Лев был благодарен. Но недолго. Пришла пора межвременья, и плоды еще не народились, а дятлу так хотелось есть! И он летел по тому лесу и увидел льва. Лев лежал, поедая добычу. Дятел покружил тут же, но лев не обращал на него внимания. И тогда дятел прямо обратился ко льву, прося уделить ему немного еды. И лев его вспомнил и, щурясь, рыкнул в ответ, что пусть дятел благословляет удачу: побывал в его пасти и остался жив. Вот и все. Голодный дятел взлетел в запредельные выси, и там к нему обратился голос небожителя, предлагавший тут же наказать невежу-зверя. Но дятел не захотел этого, ведь это был бодисатва.

— «Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева»[161], — так рек бодисатва. Хотя он и пребывал в животном устремлении к пище. Но его благородство выше всех этих устремлений, — сказал Махакайя и пошел дальше.

Ворон еще немного сопровождал их и наконец исчез.

«Родиться человеком — удача еще бо́льшая даже, чем родиться в мире богов, — подумал Махакайя, — но иногда позавидуешь существам с крыльями».

Впрочем, пока ему было хорошо. Он вдыхал свежий воздух пустыни, озаряемой восходящим солнцем, и бодро переставлял ноги в сандалиях. Позже, когда солнце поднялось выше, пришлось ехать верхом, чтобы песок не обжигал ноги и вода не уходила из тела так уж скоро. А песок нагревался очень быстро. И воздух как будто уплотнялся и становился все горячее и горячее, суше, страшнее. Махакайя сидел под прямоугольным зонтом из бамбуковых сочленений, прикрепленным к задней луке седла, это был подарок настоятеля храма в Пещере тысячи Будд.

Пещера тысячи Будд, этот великий пещерный монастырь начали строить после того, как монах Лэ Цзунь двести лет назад в ночном видении узрел здесь тысячу сияющих Будд, и он-то и стал первым насельником первой пещеры, а потом пришли другие монахи-строители. То, что они сотворили там, достойно восхищения. Каменные своды и стены пылают яркими росписями, повествующими о жизни Будды, о подвигах архатов и бодисатв.

Дорога пролегала между барханами, скалами. Иные барханы высились настоящими горами. Махакайя, щурясь, смотрел вверх и думал, что уже достиг одного из адов. На гребнях барханов то и дело вспыхивали крупные песчинки или камешки, и казалось, что эти лезвия искрятся, будто кто-то проводит по ним бруском.

По щекам монаха катился пот, он поначалу утирался платком, но как платок вымок насквозь, перестал.

Есть не хотелось совсем. А вот пить — да, но он знал, что надо быть бережливым. До оазиса, как сказали ему, еще далеко. Где-то там впереди за барханами и холмами лежит Лоулань и озеро Яньцзэ. Правда, говорят, Лоулань захирела, и остались ли там люди, неизвестно. И оттуда было два пути: северный и