Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

не мог найти, тростниковое застолье превратилось в кровавую свалку.

И тут слугам и Шаоми стали скручивать руки и завязывать глаза. Все произошло быстро. Наступила тьма. И началось движение куда-то в пропасть, в вечную ночь, сначала медленно-размеренное, потом быстрое. По плечам хлестали ветки, лошади ржали. Тьма кружилась. Это продолжалось день, или два, или — сколько? В горле пересохло. Но им не давали пить и не позволяли слезать с лошадей. И вот уже в ушах засвистел ветер, под гиканье жужаней они полетели куда-то, лошади яростно храпели, земля гудела.

И это и был полет на небесных курыканских конях.

Глава 15

— И написать это тушью невозможно, — хрипло промолвил Шаоми, протягивая руку к кувшину с вином под взглядом молчащего Махакайи. — Но то и дело ночами я их вижу… — добавил Шаоми, утирая губы. — У них глаза из голубого топаза. И они мертвы, хотя и кажутся живыми.

Лишь чудом уцелевшему посольству удалось вернуться в Чанъань, пройдя степью, уже открыто кипевшей ненавистью к Срединной империи. Шибир-хан уже попытался схватить пьянствующего императора, но тот успел ускакать в крепость Яймынь, что на линии Стены. Тюркюты не сумели взять крепость приступом, их горячие кони не умели одолевать крепостные стены. А на выручку императору поспешил полководец Ли Юань с войском, и тюркюты убрались в степи. Этот Ли Юань, родом из местности Тан, еще через некоторое время и станет первым императором династии Тан.

А пока империя Суй доживала последние месяцы. И племена кочевников уже кружились у ее стен.

Небольшой отряд, пыливший по степным и пустынным дорогам, казался обреченным, но — нет. Снова и снова им удавалось собираться после ночевки где-нибудь среди сосен у ручья или в пустынном оазисе, в горном распадке, и двигаться дальше на юг.

Волчий народ изумлял этот отряд простых безоружных людей, который возглавлял мальчишка по имени Рисовое зернышко. Кочевники кормили их, снабжая водой и вяленым мясом, рыбой. Степные волки ценят людей судьбы, а то, что все эти слуги и мальчишка охраняются небом, никто и не сомневался. Но в Чанъани, охваченной смутой, никто не заметил их возвращения.

— Так и не стал я вторым Су У. И уже и не верю, что это был в самом деле я, — заключил со вздохом большое хмельное Рисовое зернышко в перепачканном тушью халате, с плохо выбритыми щеками и вислыми черными усами. — Как будто побывал в чьей-то поэме «Курыканские кони». И с тех пор мне нет здесь покоя. Я хаживал дорогами Ханьской земли. Но меня тянет в края иные, как и вас, уважаемый. Как будто там, — он махнул рукой на север, — подхватил какую-то лихорадку. Да, когда мы взошли на перевал и ловили ветер с моря небесных коней. Как же я могу не отправиться с вами?

…Но начальник пограничной заставы рассудил иначе. И надо было видеть глаза Шаоми, когда они прощались.

Махакайя все-таки выжидал еще некоторое время, отойдя недалеко от заставы, — а вдруг Шаоми удастся уговорить начальника Гао Ханя? Раз уж этот Гао Хань знает «Нити гор и морей», может, и в нем дрогнет какая-то ниточка?

Но напрасно. Со стороны заставы только прилетали стайки птиц, кружились и уносились обратно, устрашенные мертвыми песками, расстилавшимися впереди. И Махакайя двинулся дальше один, ну точнее с белым конем-драконом… Что ж, умный конь наверняка в предыдущем рождении был человеком. Махакайя с ним разговаривал. И даже читал ему сутры, вот «Да чэн синь лунь», или на санскрите «Махаяна шраддхотпада шастра», — «Трактат о пробуждении веры в Махаяну»: «Поклоняюсь тому, кто в своей жизни совершил все наилучшие деяния, возможные в пространстве десяти сторон света, тому, кто наделен всеведением и чья телесность беспрепятственно свободна, спасителю мира, наделенному великим состраданием»[155].

Конь слушал, поводя ушами.

«Также поклоняюсь знамению его сути, морю дхармовости и истинной реальности, вместилищу неизмеримой благости заслуг. Также поклоняюсь тем, кто совершенствуется в истине.

Да исчезнут у всех живых существ сомнения…»

— Ты можешь спросить, — проговорил Махакайя, — иду ли я за книгами или с книгами? И то и другое. Я многое помню, но боюсь забыть. Вот и взял именно эту книгу, чтобы проповедовать в пути. Ведь шастра гласит: Есть Учение, которое может взрастить корень веры в Махаяну. Эта шастра — вода для корня веры. И тебе это тоже полезно слушать.

И он продолжал чтение: «В целом Махаяна может быть рассмотрена в двух аспектах.

Какие это два аспекта?

Первый — это дхарма, второй — это смысл».

Махакайя взглянул на коня и воскликнул:

— И это все!

Конь дернул всей кожей, сгоняя пустынных мух, и хлестнул себя хвостом. Махакайя усмехнулся.

— Как бы не так. Чтобы постичь эти два аспекта, надо внимательно разбирать всю шастру. Но и этого будет мало… — Он замолчал, раздумывая. — Или… ты и так все знаешь? Дхарму и смысл? Почему же не я на твоем месте, а ты не на моем?.. Но ты можешь спросить, почему я-то все-таки на своем месте, если это постиг? — Махакайя выдержал паузу, давая коню возможность вникнуть в суть сказанного. — Ну, во-первых, архат, тоже все постигнув, остается некоторое время здесь. А я не архат все же. Во-вторых, знание не означает постижения. Я просто набитый буквами дурак. И удивляюсь, как это умный начальник заставы пропустил меня… То есть нас с тобой. Ведь он рискует, всюду есть уши и глаза империи. Но, похоже, что и он такой же дурак, набитый цзюанями «Шань хай цзина» и думающий, что эта куча иероглифов решает его судьбу. — Махакайя махнул рукой. — Судьбу решают не знания, а постижение. Но, впрочем, без первого второе невозможно, но важнее именно второе. Как говорил Лао-цзы, знающий молчит, не знающий говорит, но сам-то он наговорил-написал об этом уйму иероглифов! Так вот за этим я и иду: чтобы всю кучу букв пронизать светом. И только тогда, возможно, я стану архатом. А ты — человеком.

Махакайя устало отер мокрое от пота лицо, озирая пустынный пейзаж с барханами и догорающим солнцем.

— Надеюсь, не надо объяснять про архатство… Это утомительно…

Но конь неожиданно встряхнулся, и монах расценил это движение как возражение и все-таки принялся растолковывать, что архат — это тот, кто полностью избавился от омрачений и уже неспособен, как сказано в «Пасадика сутте», намеренно отнять жизнь у живого существа, украсть, вступить в половое сношение, намеренно солгать, собирать вещи, доставляющие удовольствие, а также быть страстным, злобным, заблуждающимся и трусливым. Девять этих деяний архату заказаны. Архат просветлен, но это еще не ниббана, не полное просветление. И Татхагата требует