Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

с отрубленными ногами и руками, и его нашла волчица, и он ее оплодотворил, да тут снова вернулись враги и добили мальчишку; а волчица ушла, и от нее пошел народ тюркюты. Одни от волка, но рождены женщиной, другие — от человека, но рождены волчицей. В ком больше человеческого? А в ком волчьего?

Шаоми спросил, а что же лучше? Ильчур взглянул на него через костер: а ты как думаешь? В его глазах плясали языки пламени. И Шаоми сказал бы, что в уйгурах больше волчьего, но на самом деле из сказанного выходило, что волчьего больше в тюркютах, раз их мать-прародительница волчица.

И он ничего не ответил.

Но дело тут не в этом, объяснил ему потом отец. А в чем же? В пастбищах, отвечал отец, обводя широким жестом зеленые равнины.

И караван по ним двигался, то и дело уплачивая отрезами шелка и связками медных денег за вечернюю и утреннюю траву, съеденную их лошадьми и верблюдами, а также за воду из колодцев.

В травах мелькали головы оленей и диких баранов, коз, диких лошадей, на склонах появлялись черные медведи, а однажды все видели пятнистого барса, пившего воду прямо из небольшого водопада в скалах.

В небе кружили орлы.

Бунчук с волчьим хвостом и грамота были как бы вратами в этот зеленый мир трав и орлов. И Северное море уже было где-то рядом, за горами, покрытыми елями и лиственницами, смолистыми соснами.

И когда караван взошел на перевал, все его и увидели: Бэйхай — Северное море. Оно лежало вдалеке, точнее парило, как голубой заколдованный топаз. И солнце ударило из-за туч, и на миг Шаоми ослеп. Все приободрились, погонщики даже запели…

Но дойти до моря им было не суждено.

Внизу, в долине из-за деревьев вдруг потекли или полетели, как птицы или пчелы, всадники.

Это были жужани, как потом выяснилось.

Когда-то это был всесильный каганат, границы его доходили до Ханьской земли, но волки, те, что произошли от волчицы и мальчика с отрубленными ногами и руками, разодрали в клочья это кочевое царство и почти всех жужаней истребили.

Да в распадках и таежных углах еще укрывались уцелевшие. И сейчас они и объявились. Это были узкоглазые смуглые люди в меховых шапках, вооруженные большими луками и копьями, великолепными мечами. Это крепкое оружие они выменивали на меха и кумыс у непревзойденных железных дел мастеров — курыканов. Увидев тюркютский бунчук в руках всадника чужеземцев, один из жужаней бросил аркан и выдернул его, подтащил к себе и даже не стал поднимать с земли. Бунчук так и волочился за его лошадью, пока они все следовали в стойбище на берегу реки, в окружении могучих смолистых деревьев.

Властитель этих людей называл себя Иби-хан, что значило Ирбис-хан. И одет он был в пятнистую куртку из барса и такие же сапоги.

Еще было неясно, что у него за намерения, и воины каравана пока бездействовали. Посол тоже не знал, что предпринять.

Но старый Ирбис-хан с легковейной белой бородой был гостеприимен. Он предложил отдохнуть в его становище, потому что путь до моря только показался им сверху быстрым, а идти надо долго. И ничего не оставалось, как только принять его предложение.

Место было хорошее. Мощные дерева стояли неколебимо, источая аромат хвои и смолы. Воды реки казались воздушными. Дымились костры, на них готовили оленину.

И прямо под открытым небом этот Ирбис-хан и потчевал гостей мясом и хмельным кумысом. И рассказывал о небесных конях, что они в один день могут проскакать все море, потому что их поят самой чистой водой на свете и кормят самыми сладкими травами, растущими на священных горах. Но он сомневался, что курыканы так просто отдадут своих коней. Курыканы даже им, жужаням, своим добрым соседям, не продают этих коней. Охмелевший посол Ципь Бао-сянь отвечал, что для этого у них есть кое-что с собой, то, что сделает морской народ сговорчивее. И он велел принести шелк и бронзовые зеркала на показ, а потом все это и подарил Ирбис-хану, называя разнообразные ткани: лин — очень легкая, с саржевым плетением, цзюань — тафта полотняного плетения, очень крепкая, лянкэлин — то же, что и лин, но с двойным круглым узором, дукэлин — лин с одиночным узором и, наконец, силин — самый лучший шелк. Ирбис-хан благодарил и вымазанной в жире рукой взял один отрез, осмотрел его и… утерся. Тут же повисло молчание. Стала хорошо слышна река, несущая свои воды уже в Бэйхай. Ирбис-хан лукаво смотрел на посла. Тот бледнел, багровел… Ирбис-хан рассмеялся и сказал, что не стоит так переживать из-за куска материи. Здесь, в густых лесах, шелку нет применения. Сучья тут же изорвут эту ткань. Ведь даже женщины жужаней охотятся в лесах и собирают ягоды и грибы. Кому же носить ваш шелк?

Он взглянул на сидевшую слева чернобровую молодую женщину в куртке и штанах из тонкой замши, расшитой цветными нитками и серебряными кольцами, золотыми бусинами, перьями, в высокой меховой шапке, тоже осыпанной перьями орлов. Было разукрашено и ее лицо: глаза обведены густо синим, так что они казались какими-то чашами, полными той далекой морской воды, по щекам змеились татуировки и на подбородке красовался рисунок цветка. Шаоми не мог оторвать глаз от нее.

«Пожалуй, одежда нашей шаманки покрепче будет», — сказал Ирбис-хан и потянул за полу ее куртки. Потом он дернул за полу свою барсовую куртку. И тут же хлопнул в ладоши и что-то велел слуге. Вскоре принесли ковер из барса. Он был легок и великолепен, переливался и сиял. Ирбис-хан схватил его посередине, и ковер заиграл, переливаясь и сияя каждым волоском на солнце. И внезапно раздалось тихое ворчание, перерастающее в тихое грозное мяуканье, а потом и рык.

Гости обомлели, решив, что из леса явился грозный зверь.

Но эти звуки издавала шаманка Дэу-хунь. В ее груди клокотал голос барса, глаза были прикрыты, и тело медленно покачивалось. Тут же зазвучали дудки, ударили барабаны, и шаманка стала раскачиваться сильнее, голос ее возвысился, и она запела. Звук был гортанный, странный. О чем она пела, неведомо. Но когда она замолчала, Ирбис-хан сказал, что песнь ее была о Северном море, острове посреди него, где шаманка родилась. Она была курыканкой.

И все гости с удесятеренным вниманием на нее воззрились.

Ирбис-хан вручил ковер послу с просьбой передать его императору. Это, да еще и пение, разрядило обстановку. Все заговорили и снова взялись за бешеный кумыс жужаней да за оленину, сваренную в лесных кореньях и травах.

И пир продолжался.