Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

class="p1">Ну а утром все воины были обезоружены. Все верблюды с поклажей исчезли. Вооруженные жужани выпускали из шатров пленников только оправиться. Тут-то снова и вспомнили судьбу знаменитого посла древних времен Су У, отправленного императором У-ди обменивать пленных у сюнну, правивших здесь, и плененного коварными сюнну и обращенного в пастуха из-за его нежелания стать предателем, — девятнадцать лет посол пас на берегу студеного моря стада, пока император не вызволил его, и потом встречал вместе с придворными в Чанъани со слезами восхищения и радости и оделил белобородого бывшего пленного пастуха-посла всякими дарами, землями, и тот дожил до восьмидесяти трех лет и навсегда стал символом верности.

Посол вдохновлял спутников этим историческим примером. Но — одно дело древняя история, запечатленная на шелковых свитках, и совсем другое — вот эта жизнь, которая прямо здесь и сейчас свершается, несется, как река к своему морю. И в любой миг может просто прекратиться. Как прекратилась жизнь шестерых воинов, несших стражу у их шатров, они до конца исполнили свой долг и погибли. Правда, никто не видел их тел, но кровавые пятна у шатра не оставляли никаких сомнений…

Неужели и им уготована участь Су У?..

Или — этих стражников.

Шаоми вспоминал их лица. Одного он даже изобразил с верблюдом на водопое в оазисе посреди пустыни. У него был тонкий нос с горбинкой, густые длинные усы. Проницательные глаза. В Чанъани его ждала жена с дочками. Шаоми видел их, вышедших к Северным воротам на проводы.

Легко упархивает жизнь из человека, как бабочка Чжуан Чжоу. Только уже ей ничего и не снится.

Жалел ли Шаоми о том, что напросился с отцом в этот поход?

Он жалел только об одном: что не сможет вернуться в Чанъань и все написать тушью.

Но на следующий день неожиданно всех снова позвали за тростниковый длинный стол, уставленный чашами с мутным кумысом, грибами и ягодами, соленой и вяленой рыбой и кусками оленины.

Ирбис-хан обратился к «гостям»:

«Когда-то, много лет назад возникла распря из-за женщины, шаманки, которую звали тоже Дэу-хунь по прозвищу Дивань. Хан ее любил и всегда слушал ее советы. Но подданные считали, что она вредит всем, и, когда хан был в отъезде, мать хана подговорила людей, и они убили шаманку, а потом и вернувшегося хана. Вместо него ханом стал его младший брат. Но другой родственник хана не потерпел этого и напал на ставку. Младший брат убитого хана бежал и был принят в Китае. К нему позже примкнул и прадед Ирбис-хана Поломынь, он тоже нашел убежище в Китае, на Голубом море[154]. Ирбис-хан помнит добро ханьцев. Но помнит и все зло, причиненное ханьцами вместе с тюркютами жужаням. То Голубое море будто и было полно соленых слез жужаней. Потому Поломынь пытался снова уйти в родные степи, да был задержан и брошен в тюрьму… Где и умер. Потом и цисский император снова приветил жужаней, спасающихся от народа волчицы. Но жужани не могли жить в стенах, им нужен был простор — и да, добыча степного воина, а как же? Таков был наш народ, рожденный свободным всадником, а не землепашцем. У нас не было ни наших стад, захваченных тюркютами, ни шатров из войлока и шкур, и кумыс мы должны были выпрашивать. Чтобы выжить, мы совершали набеги. И ханьцы выгнали нас в степь, на копья злых тюркютов. Тогда остатки нашего народа обратились к императору Западной Вэй, тот будто принял всех, но когда посол тюркютов потребовал всех выдать, тут же вероломно обезоружил наших воинов, и все были обезглавлены… Пощадили только детей и слуг… Среди этих детей был и я, Ирбис-хан», — сказал он.

Помолчав, он обвел рысьими глазами всех, задержав взгляд на Шаоми, и сказал, что среди «гостей» нет детей, разве что вот этот паренек… Но какой же он ребенок?

И все посмотрели на подростка, Шаоми.

«Дэу-хунь, вот эта, а не Дивань, — молвил Ирбис-хан, — все же дает совет поступить так же. И я, Ирбис-хан, как и мой далекий предок, с ней соглашаюсь. Да будет так!»

И он велел всем слугам и Шаоми собираться. К слугам попытались отойти и проводник Ильчур с переводчиками, но их тут же отогнали снова к тростниковому застолью. «Нет, пейте кумыс! Пока он не стал кровью!» — воскликнул Ирбис-хан.

И за каждым из «гостей» уже встал воин с курыканским мечом. И за отцом Шаоми тоже.

Посол, собравшись с мыслями, попытался образумить хозяина этого становища, сказав, что… что та давняя казнь произошла не в империи Тан, а в империи Западная Вэй… Но Ирбис-хан его прервал, спросив, не у Восточных ли ворот Чанъани прыгали, как дыни, головы жужаней? Посол смешался и замолчал.

Перед тем как завязать всем слугам и Шаоми глаза и заставить их сесть на своих лошадей, Ирбис-хан велел шаманке исполнить танец.

И Шаоми его никогда не забудет.

Как только зазвучали дудки и барабаны, шаманка, взвизгнув по-кошачьи, упруго вскочила и, перепрыгнув через тростниковый стол, на котором дымились кушанья и стояли чаши с кумысом, оказалась на другой стороне, где для нее тут же было расчищено место. Дудки заголосили пронзительнее, барабаны ударили громче, и шаманка закружилась. Но как она ни гибка и ловка была, а, перескакивая через тростниковую подстилку, задела большую чашу, и терпкий кумыс пахуче разлился по лепешкам, лесным ягодам и дымящимся кускам оленины с грибами и кореньями.

Шаманка кружилась в упоении, и перья на ее куртке и шапке вихрились, реяли, трепетали, как будто она скакала или уже летела. Глаза ее казались вообще закрытыми. Но она не спотыкалась и не наступала на людей. Весь вид ее говорил о хищном звере. И это, конечно, был ирбис.

Потом танец ее переменился, шаманка преображалась на глазах. Это было невероятно.

Она как будто вырвалась из шкуры барса. Меховая ее шапка полетела на землю, длинная серебряная игла, державшая волосы, сверкнула в руке, и черные густые волосы рассыпались и заколыхались волной. Движения стали другими. Она перебирала ногами и руками и как будто мчалась куда-то. Дикий, необузданный ее танец завораживал всех. Даже обреченные воины, чиновники, посол, отец Шаоми поворачивали головы, следя за ней. Иногда глаза ее распахивались и пыхали синими молниями.

И тут-то Шаоми и осенило, что она танцует небесную кобылицу. Дудки и барабаны слились в какой-то невообразимый варварский гул.

И в пойло, разлитое по тростниковому столу, ударила струя из обрубленной шеи первого воина-ханьца; дергаясь, тело наклонилось вперед, удерживаемое сзади жужанем, а голова сверзнулась на траву. И тут же засверкали всюду мечи. Шаоми искал глазами отца, но уже