Обо всем этом я раздумывал лежа на пляже, попивая коктейли. Медитативный шум волн, ласкающие теплотой солнечные лучи и легкий, едва заигрывающий итальянский ветерок должны были сгладить все негативные впечатления.
Вовка, конечно, уже ждал моего возвращения, но я никуда не торопился. Он все равно уже дулся, что я поехал один, хотя сам прекрасно понимал, что отпуск ему все равно бы не дали. В «ТехноДрайве» все было серьезно и правильно, все было по–взрослому. Никаких незапланированных отпусков, никаких лишних отгулов без веской причины, лишь здоровая (или нет) конкуренция, стремление к вершинам и полная отдача делу.
А я — вполне заслужил передышку и от Вовки, и от городской суеты.
К тому же, мне еще нужно было заработать галочку возле строки «Счастье». Так что… почему бы не попытать удачу на роскошном итальянском пляже? Изначально я не думал, что с ним тоже возникнут проблемы, но все оказалось не менее туманно, чем со страхом.
Вроде кажется, когда весь мир лежит у твоих ног — этого должно быть достаточно. Но я, видимо, пока чего–то не знаю о счастье. Оказалось, ни хороший виски, ни уйма налички, ни дорогие шмотки, тачки, ни даже внимание красоток с картинки счастья мне не добавили. Радость — да! Восторг, восхищение, кураж. Но не счастье. С другой стороны, я еще не пробовал добиться чего–то настоящего. Не сделал ничего, от чего сносило бы крышу.
Может быть, мне нужно написать хит, покорить Эверест или спасти чью–то жизнь.
Может быть, только какие–то значимые поступки помогут добыть мне очередную галочку.
А потом… Потом я сконцентрирую в себе весь спектр испытанных эмоций и волью их в мой артефакт.
Передам ему частичку своей души, засейвлюсь на этой планете. Это не бессмертие, не «сохранялка» в прямом смысле, но если моя душа решит покинуть тело, у нее это так просто получится. Она будет держаться за предмет, который мне нужно будет везде носить с собой. Конечно, если мне отрубят голову, ничто меня уже не спасет, но любые сложно сопоставимые с жизнью травмы можно будет побороть. Мое сердце перезапустится, если по какой–то причине откажется биться; я смогу оклематься, если кто–нибудь добавит мне в чаек крысиного яду; ну а если я вдруг решу сделать себе сеппуку — врачам вполне хватит времени чтобы меня подлатать.
Из размышлений меня вырвал прилетевший в живот мяч. Стайка ребятишек разразилась визгливым смехом, а я разразился отборным русским матом.
Коктейль, который я держал в руке, разлился по телу, на животе остался красный отпечаток от мяча. Женщины, намазывающие друг друга кремом неподалеку от меня, недобро зыркнули в мою сторону. Стряхивая с пуза остатки виски с колой и радуясь, что лед остался в бокале, а не разлетелся по мне, я не сразу заметил, что на меня пристально смотрят.
— Тоже русский? — девушка сделала несколько шагов мне навстречу. — Услышала, как вы ругаетесь… — она улыбнулась. — Приятно слышать родную речь.
— Эм-м… — растерялся я. — Не думал, что кому–то может быть приятно такое.
Она пожала плечами.
— Иностранцы совсем не изобретательны в ругани. А тут — что–то родное.
Она достала из сумки пачку влажных салфеток и протянула мне.
— А я вас знаю? — спросила она с улыбкой и легкой тенью недоверия на лице.
— Это вряд ли, — отозвался я. — И давай на ты.
— Твое лицо… — всматриваясь, произнесла она. — Мы точно не знакомы?
— Не-а. Но думаю, мы сейчас это быстро исправим.
— Твои глаза… — произнесла она, словно меня не слыша. — Мне кажется, я их где–то видела.
Я уже вспомнил ее, сидящую на пляже, гладящую за горизонт, но она, кажется, еще не поняла, где мы виделись.
— Артем, — представился я.
— Алена… — Крохотная ладонь крепко сжала мою руку. — Я рисую, — пояснила она. — В основном портреты людей. Я точно не могла рисовать тебя? Может, не в этом городе, а где–то еще. Может даже несколько лет назад? Я много езжу, и порой развлекаюсь рисованием людей на улицах. Мы могли пересечься даже в другой стране.
— Нет. Что–что, а уж позировать — это точно не мое.
— Катаешься? — спросила она, кивнув в сторону доски. — Волны сегодня чудесные. И солнце не палит. Ты за волнами сюда?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я слишком… — с языка чуть не сорвалось «стар для этого дерьма», но вовремя спохватился, это могло прозвучать по–хамски, — я слишком увесистый и, возможно, неуклюжий для таких развлечений.
Она лишь отмахнулась.
— Дело в балансе. Даже медведь в цирке может одолеть одноколесный велик, а ты… — оценивающе пробежалась по мне взглядом, — а ты просто в себя не веришь.
Она коснулась моего предплечья в знак поддержки — мягко, почти невесомо, одними лишь кончиками пальцев — и мне захотелось, чтобы этот контакт продлился дольше. Но она отвела руку так же стремительно, как и дотронулась до меня.
— «Life is ours, we live it our way[1]» — процитировал я, читая с доски.
— Моя любимая песня, — Алена провела ладонью по надписи. — Впрочем, как и остальные.
Я пробежался взглядом по строчкам из рок–хитов разных лет.
— Мне сделали под заказ, — улыбнулась она. — Татухи я набивать не хочу, а вот моя девочка вполне может стерпеть все фразы и узоры, которыми я могла бы украсить себя.
Теперь уже я изучающие пробежался взглядом по ней — не по доске, по девушке, которую назвать доской язык бы точно не повернулся. Вообще я не любитель забитых татушками тянок, но почему–то в моем воображении вид Алены с надписями и шипастыми розами на теле не вызвал привычного скептического сочувствия, которое я обычно испытывал к подобным персонажам. Мне показалось, что ей бы все это очень пошло. Но в то же время было приятно смотреть на ее чистую, почти прозрачную кожу, выбивающуюся из общей картинки загорелых тел.
Наверное, это было, мягко говоря, не вежливо, стоять и пялиться на нее, но почему–то очень хотелось, чтобы она видела, что я ее изучаю. Стало интересно, смутится ли она.
— Ну хва–атит, — она, наконец, не выдержала. И выгнула спину, чуть откинулась назад. Не согнулась, инстинктивно пряча грудь, спрятанную под тонкой тканью купальника, а именно выгнулась, демонстрируя мне ее.
«Красивая. И знает это, чертовка».
— Кто последний до воды, — вдруг игриво толкнув меня плечом, произнесла она и сбросила на песок сумку, — с того лимонад!
Я не сразу побежал к воде. Точнее, вообще не побежал, а пошел. Во–первых, я был совершенно не против угостить ее освежающим напитком, во–вторых, мне нравилось наблюдать, какой передо мной открывался вид. Нравилось смотреть, как она забегает в воду, разбивая ее на множество светящихся на солнце брызг, и плюхнулась на доску всем своим хрупким тельцем.
Вероятно, в тот момент я даже жалел, что на месте доски был не я. Но если уж быть откровенным, я собирался как можно скорее это исправить.
[1] «Жизнь принадлежит нам, и каждый живет ее по–своему» — строчка из песни «Nothing Else Matters» группы Metallica.
Глава 15
Лариса сообщила, что возвращается вечером. Ей выпишут премию за сделку, а черную работу повесят на другую сотрудницу, поэтому она сможет вернуться раньше срока.
Я ждал ее возле парадной. С цветами. Стоял, как дурак, вот уже пятнадцать минут. Соседи уже узнавали меня и поэтому здоровались, дети поглядывали как на лузера, который накосячил и теперь поджидает свою барышню возле дверей, чтобы извиниться.
Отчасти, так оно и было. Я протаскался непонятно где, пока она была в отъезде, да еще и в первую же ночь угодил в постель к Алене, с которой у меня хоть ничего и не было, но вполне могло быть… Да еще и поговорить нацелился на тему, которая ей не понравится. В общем, цветы купил определенно не зря. Может быть они как–то смягчат то, что я хочу сказать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Коллега должен был довести Ларису прямо к парадной, поэтому я послушно выполнял команду «стоять и ждать». Хороший, блин, мальчик.
На самом деле — нет.
Лариса опаздывала, а я переминался с ноги на ногу, прокручивая в голове все случившееся.