Аметт выступил с заявлением перед своей паствой, что предаст анафеме всех, кто посмеет пойти на этот спектакль. Мой дорогой д’Аннунцио очень расстроился. Это он написал либретто к «Мученичеству святого Себастьяна».
Несмотря на отделение церкви от государства, ее влияние во французском обществе продолжало сохранять свои позиции. В определенных слоях угроза отлучения от церкви от самого кардинала являлась вполне достаточной, чтобы не идти смотреть какой-то сомнительный балет. Особенно это касалось тех людей, для кого вопрос «Что скажут люди?» имел решающее значение. Не понимал Ленуар только одного: какую именно угрозу кардинал увидел в балете? Почему он перешел к угрозам такого масштаба?
– Мсье Дебюсси, кажется, Аметта не на шутку волнует ваша музыка, – произнес вслух Ленуар.
– Аметта? Кардинала Парижа? При чем тут моя музыка?
– Иначе он бы не угрожал отлучением от церкви и за «Мученичество святого Себастьяна», и за «Послеполуденный отдых фавна».
– Что?! – Дебюсси сложил руки в карманы и, прищурив глаза, посмотрел на Ленуара.
– О потенциальной анафеме сегодня гудит уже весь Париж, – сказал сыщик.
– Этот десятиминутный балет из «изысканного», похоже, все больше зацикливается на десяти кругах ада.
– Во всяком случае, от слова «отдых» в нем осталась только музыка, мсье Дебюсси, – перебила сыщика графиня де Бонфан. – Эти русские не поняли вашей с Малларме поэтической гармонии.
– А вы были на премьере? – спросил Ленуар.
Перья в волосах де Бонфан снова задрожали. Графиня накинула на плечи боа и сказала:
– Нет, но разве вы не читаете газет? Я собираюсь на спектакль сегодня.
Дебюсси помолчал, а потом прошипел:
– Нижинский уже приходил ко мне со своей нянькой Дягилевым, чтобы я написал для него музыку для «первого спортивного балета «Игры», как он это назвал. Эти русские имеют очень приблизительное знание во французском, где им понять все нюансы того, что мы называем «гармонией»? Меня вообще удивляет, что они готовы платить мне большие деньги за музыку, в то время как у них есть Игорь.
– Игорь… Игорь Стравинский? – снова оживилась де Бонфан. – Его «Жар-птица» звучала так… так…
– Огненно и волнующе, – помог подобрать нужные слова Дебюсси. Страусу сложно описывать жар-птиц. – Да, в этом балете все слилось воедино: и музыка, и танцы, и костюмы… У Игоря большой талант. Он обещал мне скоро сыграть отрывки из своего нового балета. Что-то, связанное с весной… Наверное, получится лирично.
– А что вы думаете о сегодняшнем пианисте? Вам понравилось?
– Простите, милый друг, вы как раз напомнили мне, что я с ним еще даже не поздоровался!
На этом Клод Дебюсси поклонился де Бонфан и Ленуару и поплыл животом вперед в сторону датского дарования. Графиня снова поправила свое боа, будто в зале засквозило безразличием. Ленуар воспользовался этим, чтобы взять программку файв-о-клока.
– Мадемуазель де Бонфан, я увлекаюсь рисунком, вы окажете мне честь, если согласитесь послужить моделью. Всего пять минут, – обратился он к экзотическому созданию.
Конечно, у нее есть пять свободных минут. Возможно, даже шесть, ведь Дебюсси так быстро покинул компанию своего «милого друга». Повышенное внимание со стороны другой особи мужского пола было очень кстати. На это Ленуар и делал ставку, когда вытаскивал из кармана карандаш и обращал свой восхищенный взор на графиню.
– Мне неловко… – начала де Бонфан, принимая более выигрышную, с ее точки зрения, позу для наброска Ленуара.
– Умоляю! Ваш отказ разобьет мне сердце, – склонил голову сыщик и посмотрел графине прямо в глаза.
– Что ж, давайте проведем этот эксперимент, – принимая его игру, ответила де Бонфан.
Лучше всего Ленуару удавались карикатуры, однако на файв-о-клоке такой выпад оказался бы рискованным, поэтому, не отрывая карандаш от программки, он быстро набросал реалистичный портрет графини и нахмурился.
– Вы… Эксперимент не удался? – в ее голосе впервые прозвучали нотки неуверенности.
– Нет, что вы! Но образу не хватает одной детали… Могу ли я вас попросить… Ах, это было бы слишком самонадеянно с моей стороны, однако…
– Мсье Ленуар, вы меня заинтриговали, говорите сейчас же!
– Могу ли я попросить на минутку вашу помаду, мадемуазель де Бонфан? У вас такие… В ваших губах гораздо больше жизни, чем на моем черно-белом эскизе… – тихо проговорил Ленуар.
Щеки молодой графини порозовели, и сыщику стало неловко, что он весь вечер мысленно сравнивал ее с нелетающей африканской птицей. Она вытащила из своей сумочки помаду и протянула ее Ленуару.
Не продавайте вещи, продавайте чувства
Они стучали низкими каблучками по улице дю Бак и болтали. Яркое солнце не обжигало, а ласково обнимало прохожих, отражаясь лучиками в пенсне кавалеров. Вонь автомобилей перебивала запах вспотевших лошадей, но казалась настолько привычной, что в последний майский вечер никто не хотел зажимать носы платками. Парижане наслаждались жизнью, а в такие моменты видишь вокруг только красоту. Николь и Люси шли под ручку в сторону Bon marché, «самого большого, самого организованного и удобного» магазина в мире.
– Ну что, теперь ты лучше себя чувствуешь? Может, расскажешь, что у тебя за печаль? – подмигнула Николь подруге.
Люси улыбнулась и покачала головой.
– Все дело в том… Все дело в том, что… я влюбилась.
Николь остановилась как вкопанная.
– Вот это новость! Почему ты мне ни о чем не рассказывала? Он оказался призраком и растворился в первых лучах солнца?
– Нет… Он оказался… Он оказался запретной для меня партией.
– Женат? Слишком беден? Слишком богат и знатен? – спросила Николь.
– Нет-нет… Просто он русский, понимаешь? У тебя мама русская, поэтому я ничего тебе и не рассказывала. Не хотела задеть твои чувства.
Щеки Люси покраснели, а сама она, похоже, предпочла бы юркнуть мышкой в канализацию, чем объясняться с Николь. Журналистка обняла подругу и сказала:
– Милая моя, не расстраивайся. Все хорошо, и потом я же не могу отвечать за благородство всех русских! Он с тобой плохо обошелся?
– Нет, дело не в нем.
– Это… Речь идет о Нижинском?!
Люси вздрогнула и испуганно посмотрела на Николь, словно никак не ожидала ее вопроса.
– Нет! Нижинским я просто восхищаюсь как танцовщиком, как воплощением грации и силы… Нет. В общем… Я влюбилась в русского офицера. Он работает в посольстве Российской империи. Мы познакомились в театре, и он несколько раз провожал меня до дома. А я… Мне ведь уже двадцать четыре, Николь! Я становлюсь старой девой!
Николь отвела глаза в сторону и расправила плечи. Сообразив, что подруга тоже пока не замужем, хотя старше ее, Люси сжалась и замолчала.
– Ну, не томи! Рассказывай дальше! – вспыхнула Николь.
– Он… Он сделал мне предложение. Русские же такие… такие…
– Горячие и решительные?
– Да! Но ведь даже в свои двадцать