Я сдерживала сдавленные рыдания, когда он начал умолять, каждое слово вылетало из его рта, как проклятая стрела, прямо в мое сердце. Я истекала кровью за него.
Он начал бормотать что-то, чего я не могла расслышать, его дыхание было прерывистым и громким, когда он изо всех сил пытался дышать.
Когда он понял, что не может вырваться на свободу, Мэддокс присел на корточки, уронив голову на руки, и сжал волосы в кулаках, дергая за пряди. Бормотание себе под нос стало громче, когда он покачал головой взад-вперед.
— Пожалуйста, пожалуйста. Мне нужно выйти. Помогите… Помогите мне… Пожалуйста.
Моя грудь сжалась при виде его в таком виде.
Мои колени ослабли. Когда я больше не могла держать себя в вертикальном положении, я опустилась на колени рядом с его дрожащим телом. Моя рука опустилась ему на грудь, и я почувствовала, как его сердце колотится, тяжело и беспорядочно, как будто оно вырывалось прямо из его груди. Рубашка промокла от пота и прилипла к телу, как вторая кожа.
Я знала, каково это — страдать вот так. Грудная клетка прогибается, весь воздух высасывается из легких, кулак сжимает сердце так сильно, кровь хлещет через уши, кажется, что легкие не могут нормально работать, а потом происходит… удушье. Потребность выползти из своей кожи, как будто твое тело больше не принадлежит тебе, в погоне за побегом, который ты даже не можешь видеть сквозь туман.
Началась дрожь, и Мэддокса начало трясти. Это началось с его рук, прежде чем все его тело задрожало, когда он изо всех сил пытался сделать такую простую вещь, как вдох и выдох.
Сначала мне нужно было заставить его дышать, это был единственный способ заземлить его в настоящем, вернуть его из того места, где он заблудился в своей голове.
Мэддокс обхватил голову руками, его тело раскачивалось взад и вперед.
— Нет, нет, нет. Пожалуйста. Пожалуйста, — умолял он.
— Мэддокс, — тихо произнесла я. — Мэддокс, я здесь. Все нормально.
Из его горла вырвался мучительный звук, и мои глаза загорелись непролитыми слезами. Это было… тяжело. Так чертовски тяжело.
Это был не Мэддокс.
Это был мальчик, испуганный и потерянный.
Я схватила его руку и отвела ее от его лица, удерживая обеими руками:
— Я здесь, Мэддокс.
Его глаза были зажмурены; его брови нахмурились, а лицо… это была маска острой боли. Его что-то мучило, его прошлое… может быть, я не знала, но что бы это ни было, Мэддоксу все еще было больно. Я почти чувствовала его страдания в тяжелом воздухе, окружающем нас.
Сжав его левую руку, я твердо сказала.
— Посмотри на меня, Мэддокс. Я прямо здесь. Посмотри на меня, хорошо? Пожалуйста.
Когда он держал глаза закрытыми, я изменила тактику.
— Дыши со мной, малыш. Ты можешь это сделать? Ты можешь дышать со мной? Я посчитаю. Мэддокс, ты сможешь. Я знаю, что ты можешь.
Он судорожно вздохнул, его грудь хрипела от напряжения.
— Ну вот. Медленно. Дыши со мной. Я здесь. Я не оставлю тебя. Все будет хорошо.
Я снова сжала его руку, считая вслух до трех.
— Вдохни, — скомандовала я.
Он вдохнул. Он медленно втянул воздух.
Я досчитала от четырех до шести.
— Выдохни.
Мэддокс резко выдохнул.
Вдох. Выдох.
Раз. Два. Три. Вдох. Четыре. Пять. Шесть. Выдох.
Когда его дыхание постепенно стало менее прерывистым, я прошептала:
— Я горжусь тобой. Все хорошо. Сделай это снова, Мэддокс. Дыши со мной. Останься со мной.
Его глаза открылись, и я поняла, что все, что я сказала, дошло до него, поэтому я повторила это снова.
— Я горжусь тобой. Останься со мной.
Я вдохнула, показывая ему, как это делать, и Мэддокс судорожно вздохнул. Где-то в его измученных голубых глазах я видела, как он пытается сохранить собственное здравомыслие. Я смотрела в его темные и бездонные глаза, видя то, чего никогда раньше не видела. Страх и страдание поглотили каждую частичку его.
Я увидела себя в нем, и мы истекали кровью, наша боль просачивалась сквозь нас, подобно тому, как слезы текут из наших глаз. Мэддокс посмотрел на меня так, словно смотрел на что-то, что вот-вот потеряет.
— Я никуда не уйду, — мягко успокоила я, поглаживая пальцами тыльную сторону его суставов.
Его все еще трясло, но он уже не пытался дышать.
Я вспомнила, как моя мать пела мне, когда я была ребенком, сладкую колыбельную, когда она укладывала меня спать. Когда я страдала от собственных приступов паники, мой терапевт посоветовал мне включить колыбельную на YouTube. Это помогло мне успокоиться. Я знала, что все по-разному переживают приступы паники, но, может быть… может быть, я могла бы…
Прямо сейчас Мэддокс выглядел как ребенок, которому нужно, чтобы кто-то его держал.
Так я и сделала.
Я встала на колени между его бедрами, так что была рядом с ним, и взяла его руки в свои. Я продолжала тереть кончиками пальцев его ушибленные костяшки пальцев, давая ему почувствовать мое прикосновение.
Мои губы приоткрылись, сердце сжалось, и я спела ему свою любимую колыбельную.
— Колыбельная и спокойной ночи, В небе звезды ярки, Пусть луны серебристые лучи, Принесут тебе сладкие сны, Закрой глаза сейчас и отдыхай, Пусть эти часы будут благословенны, Пока небо не станет ярким с рассветом, Когда ты проснешься с зевотой.
В его взгляде я увидела мимолетное узнавание. Его глаза стали стеклянными, и он смотрел вдаль, как будто не видел меня, потому что Мэддокс был где-то в другом месте.
— Колыбельная и спокойной ночи, Ты мамина отрада, Я тебя от бед защищу, И ты проснешься в моих объятиях, Соня, закрой глаза, Ведь я рядом с тобой, Ангелы-хранители рядом, Так что спи без страх, — тихо пропела я.
Его губы дрогнули, и внутри меня поднялась паника. Я облажалась; я не должна была петь ему. Он только начал успокаиваться, а теперь…
Мэддокс обвил рукой мою талию и прижал меня к себе, его голова опустилась мне на плечи. Мир замер, за исключением наших бешено колотящихся сердец, бьющихся друг о друга, как сломанная скрипка, издавающих яростные, болезненные звуки. Безмолвное рыдание сотрясло его тело, и я почувствовала влагу на шее, где Мэддокс прятал лицо.
Он плакал.
В тишине.
Он страдал молча.
Его слезы несли вес его боли.
Мои эмоции стали неровными, когда моя грудь разорвалась, нож вонзился в мое маленькое, хрупкое сердце. Было очень трудно проглотить тяжелый ком в горле. Эмоциональная боль оставила невидимые шрамы; тем не менее, эти шрамы можно было проследить самым нежным прикосновением, я знала это.
Расставаться было тяжело. Жгло при каждом вздохе.
Восстановиться после этого было самым трудным.
Иногда части не могут быть собраны вместе, потому что они не совпадают, отсутствуют или полностью разбиты, что делает это невозможным подвигом.
Слезы потекли по моим щекам, и я подавила крик. Мой собственный голос сорвался, пока я продолжала петь оставшуюся часть колыбельной.
Он сильнее притянул меня к себе, и я обняла его за плечи, прижимая к себе. Я вспомнила, как это было, выходя из приступов паники, когда адреналин уносился прочь, когда я возвращалась в настоящее. Все болело, и я всегда чувствовала себя такой потерянной.
Сейчас это был Мэддокс.
Поэтому я обняла его.
Потому что его нужно было удержать, даже если он не сказал ни слова.
Он нуждался во мне.
Мэддокс дрожал в моих руках, все его тело сотрясалось от безмолвных криков и дрожи. Когда колыбельная подошла к концу, я прижалась губами к его щеке.
— С тобой все будет в порядке, Мэддокс. Я с тобой.
Тук-тук-тук.
Внизу живота возникла глухая боль.
Я обняла его.
Он не отпускал.
Его дыхание выровнялось, а сердцебиение замедлилось.
— Я тебя держу, — успокоила я, проводя пальцами по его мягким волосам.
Его руки сжались вокруг меня, и он уткнулся носом мне в шею. Держи меня крепче, сказал он без слов.
Я держу тебя.
ГЛАВА 15
Лила