— Вот, ваше величество! — ткач Одда, из кельтского народа кантиев, гордо показал ей свою работу. — У нас на острове хорошие травы, и не слишком жарко. Поэтому овцы дают тонкое руно. Мои предки ткали со времен императора Диоклетиана, когда детям мастеров повелели наследовать ремесло отцов.
— Сейчас эти указы никому не интересны, Одда, — отмахнулась Леутхайд. — Каждый волен зарабатывать тем, чем может.
И она перешла прямо к делу.
— Мне нравится твоя работа. Я хочу открыть ткацкую мануфактуру. Пойдешь в королевские компаньоны?
— Э-э-э… — удивленно посмотрел на неё мастер. — А что это значит, ваше величество? Я и слов таких никогда не слышал.
— Это значит, — терпеливо пояснила ему Леутхайд, — что я соберу в одно место ткачей, обеспечу их шерстью, разделю работу на отрезки и назначу нам ними старшего. Он получит хорошие деньги. Для простых работ я приведу пленников. Их будет много весной. Эти люди станут трудиться за еду. Шерсть на эту мануфактуру я поставлю с собственных пастбищ. Те из вас, кто согласится, получит долю и начнёт зарабатывать вдвое больше, чем сейчас. Мои ткани поедут на Большой Торг в Новгороде. Они снова поедут в Италию и Испанию. И они, конечно же, поедут в Данию. Конунг Эйнар не откажет собственному сыну в такой малости. Только эта мануфактура сможет вывозить ткани за пределы Кента. Остальные будут продавать их здесь.
— Но ведь так выйдет куда дешевле! — опытные люди побледнели, поняв всю глубину бездны, в которую могла провалиться их жизнь. — И нам придется учить ремеслу посторонних людей! Мы же все разоримся! Мы ведь живем за счет продажи в Нейстрию и Аквитанию!
— Да-а! — сочувственно покачала головой королева. — Случается! Пойдете в батраки, почтенные, землю пахать. Или моих овец пасти.
— Да не бывало такого от века! — побагровели уважаемые люди и ушли, потрясая кулаками. — Не пойдем мы в кабалу!
Как выяснилось, они ушли только для того, чтобы вернуться на следующий день. Они приходили по одному, пряча глаза от стыда, и начинали торговаться. Пришли все до единого, не доверяя своим родственникам, друзьям и коллегам. Никто из них не хотел идти в батраки.
А еще в Кенте работали великолепные ювелиры и оружейники, уступавшие, пожалуй, только мастерам из империи. Тут не в чести были цепи толщиной в три пальца и массивные перстни. Мастера страны Кантваре делали великолепные украшения, тонкостью своей работы поражавшие непривычных людей. Многие считали Британию обиталищем полудиких варваров, и они ошибались. Здесь воин, не имевшей оружия, украшенного золотом, не мог претендовать на уважение и место в королевской дружине. Шлемы, пояса и рукояти мечей становились шедеврами ювелирного искусства. Как раз то, что надо для разжиревших нобилей Словении, участников городских ополчений. Здешнее оружие там будут с руками отрывать.
— Пора приучать безвкусную знать Братиславы к прекрасному, — мурлыкала Леутхайд, любовно разглядывая шлем, покрытый золотой чеканкой почти сплошь.
Она не раз и не два забегала в княжеский музей при Университете, где бродила между римских статуй, завороженная их необыкновенной красотой. Наверное, это боги делали, — шептала она, разглядывая мраморные складки плаща Аполлона. — Не могут люди подобную красоту сотворить!
Как оказалось, могут, и мастер даже надулся от гордости, читая восхищение и детский восторг на лице своей королевы.
— Я выкуплю у тебя все, что есть, — решительно сказала она.
— Но у меня и нет больше ничего, — промямлил растерянный мастер. — Я делал этот шлем несколько месяцев и теперь ищу на него покупателя.
— Мы исправим это, — решительно сказала королева. — Я куплю его у тебя. И я куплю все, что ты сделаешь до конца апреля. После этого торговый караван тронется в путь.
— В Новгород, ваше величество? — почтительно спросил мастер.
— В саму Братиславу, — отмахнулась Леутхайд. — Там это купят быстрее и дороже. И не забудь выбить свое имя на шлеме. Пусть все знают его, как имя кузнеца Лотара.
— Я много не успею сделать, ваше величество, — почесал затылок мастер. — Работа тонкая… Пока сам шлем склепаешь… пока чеканка…
— Ты знаешь, что такое мануфактура? — вздохнула Леутхайд. — Нет? Тогда я сейчас тебе расскажу.
Так проходил день за днем, пока к ней не пожаловал сам архиепископ Гонорий, настоятель храма святого Мартина. Худощавый, с горящими глазами старик жил в Британии уже сорок лет. Его, римлянина из знатной семьи, прислал сюда еще Григорий Великий, и с тех пор здесь трудились миссионеры, воспитанные в Италии. Святой папа, что происходил из семьи Анициев, не только спас Вечный город от голода и разграбления лангобардами. Он смотрел на века вперед. Именно он приказал покупать юношей из Британии, чтобы подготовить из них первых священников для этого острова. Ведь после завоевания его англами и саксами та далекая земля вновь впала в язычество. А епископы кельтов, что там еще оставались, немногим от дикарей-германцев и отличались, настолько их богослужебные практики разнились с принятыми в Риме. Четыре десятка проповедников отправились в этот путь, и лишь Гонорий дожил до сего дня из всей миссии. Кто-то умер от старости, кто-то от болезней, а кто-то принял мученическую кончину от рук язычников. И лишь архиепископ Кантваребурга оставался силен, бодр и неутомим в своем служении Господу.
— Дочь моя! — Гонорий укоризненно протянул руку для поцелуя. — Почему я не вижу тебя на своих службах. Это ужасно, ведь ты добрая христианка. Ну… так я слышал.
— Присаживайся, отче, — радушно взмахнула рукой Леутхайд. — Я хожу на службы в храм святого Августина. А к тебе я и сама собиралась заглянуть, да все недосуг. Я жду своего духовника, он скоро прибудет. А так… Дела и заботы королевские, сам понимаешь.
— Неужели встречи с купцами и ремесленниками для тебя важнее дел божьих? — брезгливо спросил Гонорий. — Я наслышан об этих разговорах. Они весьма странные для дамы твоего положения. Впрочем, я пришел не поэтому. В нашем королевстве принят закон, запрещающий язычество. Ты знаешь об этом?
— Тот, кто его принял, убит моим мужем, — холодно ответила Леутхайд. — Нет такой силы, чтобы провести его в жизнь. Это невозможно, святой отец. Этот закон умер не родившись.
— Ты говоришь как язычница, — нахмурился епископ. — Королева Эмма и законная! — Гонорий со значением посмотрел на Леутхайд, — законная жена короля Сигурда Энсвита будут против его отмены.
— Королева Эмма поедет в Пуатье, в монастырь Святого креста, — парировала Леутхайд. — И случится это ровно в тот день, когда закончатся зимние шторма. А что касается королевы Энсвиты, то если она еще раз откроет свой маленький ротик, то ее накажут хворостиной, как напроказившего ребенка. Вы должны понимать, святой отец, что в армии моего мужа все без исключения почитают Тора и Одина. Если мы попытаемся настаивать на выполнении этого указа, то нас попросту убьют.
— Кантваре — христианская страна! — почтенный старец почти закричал. Его лицо побагровело, и во все стороны полетела слюна. — Я сорок лет трудился, чтобы настал этот великий день! Мы первые, кто запретил почитать идолов из всех королевств Британии! Ты не сможешь разрушить дело всей моей жизни! Сам папа римский Григорий послал меня сюда.
— Скажи мне, отче! — Леутхайд слегка наклонила голову набок и смотрела на беснующегося старца с легким любопытством. — Ты хочешь стать святым?
— Не мне решать такое! — с удивлением посмотрел на нее Гонорий. — Но это стало бы для меня величайшим счастьем! Пока я не считаю, что мои скромные труды достойны такой награды.
— Это легко исправить, — с милой улыбкой сказала ему Леутхайд. — Выйди из этой комнаты и подойди к стражнику. Его зовут Олаф Рыбоед. Сорви с его шеи амулет с молотом Тора и плюнь на него. А потом скажи, что Тор — языческий демон и только Иисус — истинный бог.
— За… зачем? — с ужасом посмотрел на нее Гонорий.
— Как зачем? — изумилась Леутхайд. — Затем, что это истинная правда. Разве не ее ты должен нести людям? Олаф тебя зарежет, а я на свои деньги построю церковь в твою честь! Я обещаю, тебя канонизируют очень быстро. Мы договоримся с епископами франков. Даже церковный собор для этой цели соберем. Святой великомученик Гонорий. Как тебе? Ведь ты же мечтаешь об этом!