Она плакала беззвучно, да даже, если бы и громко, навряд ли он услышал бы их — ехал, кивая носом, засыпая на ходу, и как лошадь его слушалась?
Но когда Ацилия, обессиленная, остановилась, он вскинул голову и процедил сквозь зубы:
— Пошла!
Она вздохнула и повиновалась.
Шли они долго, слышно было только, как стучат копыта лошади по дороге, да собака бежит следом. Ацилия шла из последних сил, не желая казаться слабой, сдаваться, но собственное тело подвело её. Несколько раз она споткнулась, шла нетвёрдо, хромала, а потом ослабела настолько, что упала на голые колени и замерла, опустив голову. Слёзы охватили её, и ей было всё равно на разорванную тунику, на открытые ноги.
— Ну и что? — спросил он сверху, — Вставай!
— Я не могу… я не могу больше идти…
— Почему? Ты же как-то пришла сюда!
Ацилия вскинула голову, подняв заплаканное лицо:
— Потому что я устала!.. Потому что у меня больше нет сил… У меня всё болит… Я больше не могу! Я натёрла ноги… Мне больно идти…
— И что? — он был поразительно спокоен.
— Лучше убейте меня тут, зачем обратно?.. Какая разница…
— Убить? — он удивился, склонился к ней с коня, уставился в лицо.
— Ну вы же обещали, что убьёте меня… — она стёрла со щёк холодные слёзы.
— Не-ет, — протянул он, выпрямляясь в седле, — Я обещал, что отдам тебя своим солдатам, именно это я сделаю, когда мы вернёмся.
Ацилия задохнулась, качнувшись вперёд:
— Вы… вы не посмеете…
— Ещё как! Ты изрядно надоела мне со своими выходками, мне проще без тебя, чем с тобой.
— Но… Зачем вы… зачем тогда забирали меня у него?.. — её лицо было бледным и резко выделялось в рассветных сумерках.
— Потому что он не попросил у меня, хотел сам, а с сам лично распоряжаюсь своими рабами, своими вещами…
Ацилия долго молчала, ошарашенная его словами. "И от него… у меня под сердцем…"
— Я не вещь! — бросила с вызовом.
Он усмехнулся:
— Конечно, все мои вещи лежат по местам, а ты всё время шаришься где-то, ещё удивительно, как это я успел до того, как Лелий попользовался тобой, как последней… — Он замолчал, дёрнув подбородком, и от резкого движения лошадь беспокойно переступила копытами у ног Ацилии, а сам Марций цыкнул через зубы от боли в боку, где к ране присохла туника, — Может, ты жалеешь, может, вернёшься к Лелию? Сам он, может быть, сейчас мало способен, но тебе самой хватит ума ублажить его, он об этом мечтает… даже с дыркой в животе! Вернёшься?
Ацилия ничего не ответила на этот цинизм, только слёзы с новой силой хлынули из глаз.
— Вставай! — крикнул, и лошадь заплясала под ним, но он приструнил её одной рукой. Ацилия поднялась, прямо глядя перед собой, пошла вперед. Он толкнул лошадь пятками.
Ацилия шла ещё некоторое время, пока не закружилась голова то ли от усталости, то ли от того ребёнка, что был в ней. Она снова упала на колени, закрыла лицо ладонями и опять, в который раз уже, разрыдалась, молча, ни слова не говоря.
Когда постепенно успокоилась, поднимая глаза в испанское небо, лишь бы не глядеть на него, Марк протянул ей руку с коня:
— Давай руку!
Почему она взяла её? На что рассчитывала? Ведь хорошо знала, куда он везёт её… Но подчинилась, не думая, испитая до дна, обессиленная вконец. Он посадил её на лошадь перед собой, и разорванная туника открыла ноги, но Ацилии было уже всё равно, и настолько, что она даже уронила голову назад, ему на грудь, закрывая глаза. Марк толкнул коня пятками, заставляя перейти на рысь, терпел боль в боку от её тела, нахмурил брови, заставляя себя не спать. На дальних горах уже занимался рассвет, а до лагеря ещё ехать и ехать.
Приехали они уже после рассвета, когда все просыпались, готовили завтраки, собирались на работы. Взмыленная лошадь остановилась у палатки, выскочил Гай, хватая её под уздцы. Марк спрыгнул сам, снял рабыню и на руках занёс её, сонную, в палатку, положил на постель. Гай крутился рядом, причитая.
— Не мешай, лучше позови врача…
Устало опустился на трипод, прикрыл глаза, повесил руки между колен. Всё тело болело, словно заживо рвали на куски. Как же он устал, смертельно устал. Повернул голову, прислушиваясь, — рабыня ещё спала, устала, наверное, не меньше его самого. Сейчас, донельзя уставший и разбитый, он пока не чувствовал злости на неё, но знал, что когда всё пройдёт, она вернётся и, возможно, вдвойне или втройне…
Пришёл врач, пока готовил инструменты, приказал помыться, надеть чистую одежду, ждал терпеливо и спокойно, вселяя уверенность. И правильно приказал, после горячей воды тело посвежело, приобрело былую гибкость, но потянуло в сон, глаза стали закрываться сами собой. Врач, молодой Цест, чуть старше самого Марка, аккуратно осмотрел раны, отвлекая разговором, промыл их раствором винного уксуса, рану на плече перевязал, а на животе — аккуратно зашил. Боль отрезвила Марка, он терпел, скрипя зубами, и с новой силой разозлился на рабыню.
Всё из-за неё! Только она одна во всём виновата! Будь проклят тот день, когда она появилась у него…
— Я бы мог дать тебе опий, но, думаю, ты и сам справишься с болью. — Цест собирал инструменты в деревянный ящичек, — Если бы я её не зашил, она заживала бы два месяца, а так… — он промолчал.
Боль утихала, пульсируя даже в голове, и Марк смотрел на врача, откровенно разглядывая его, но, наверное, больным это позволялось. Цест и сам был военным, но пять лет назад попал в передрягу, кто-то даже говорил, что он один выжил из своего десятка, получил тяжёлую рану в ногу, выжил, но стал хромать, и его отправили со службы на мизерную пенсию. Он переквалифицировался и стал военным врачом. Он появился в их легионе лишь год назад, не все здесь ему доверяли из-за его молодости, были и другие врачи, постарше. Но, видимо, сейчас именно Цест оказался менее всего занят. Марк вздохнул, как к врачу у него к Цесту претензий не было.
Врач поднял голову:
— Мой совет: немного поешь чего полегче и ложись спать, проспишь до утра завтрашнего дня и практически обо всём забудешь, я слышал, на тебе всё быстро заживает. — Марк усмехнулся, повёл бровью, — Я сам зайду к твоему центуриону и скажу, что несколько дней ты будешь болен… — вздохнул, — И где вы умудряетесь почти в мирное время, удивляюсь? — хмыкнул, — Сейчас вообще привезли центуриона Лелия с раной в живот… Молчит, ничего не говорит, где? Как?
— Серьёзно? — Марк нахмурился.
— Думаю, не очень, но месяц точно проболеет, главное, живот у него крепкий оказался, если бы внутренности выпали… Больно, конечно, ранения в живот всегда больно… Зашили, а насчёт лечения у нас возникли разногласия, думаешь, почему я здесь? — усмехнулся, — Ладно. Пойду, гляну… Зовите, если что. — направился к выходу.