— Выходит, так…
— Ну уж нет! Быть рабыней, наложницей, — как вы там сказали? — чтобы деньги на проститутках экономить?.. И как бы — жена?
— Я дам тебе свободу и женюсь!
— А вы меня спросили? — она дёрнулась к нему навстречу, глядела снизу, вздёрнув подбородок, — Я не хочу быть вашей женой! Не хочу быть матерью вашим детям! И жить с вами я не хочу! — вскинула тёмные брови вопросительно. Но Марций молчал, и она сама продолжила, пожимая плечами, — И что это?.. "Женюсь!" Чтобы жениться, надо испытывать хоть какие-то чувства…
И тут он перебил её:
— А к своему жениху ты какие чувства испытываешь? Любовь безразмерную?
Она спокойно приняла его иронию:
— Мне его выбирал мой отец.
— Его больше нет…
— И вам его не заменить, не вам выбирать мне жениха, у меня есть брат… Он сам это сделает.
— Не сделает, потому что не узнает. Для него тебя больше нет, ни отца твоего, ни брата, ни — тебя!..
Ацилия помолчала, глядя ему в лицо прищуренными глазами:
— Только не удивляйтесь, если я попробую сбежать в третий раз.
— А я с тобой уже ничему не удивляюсь.
— Хм! — она хмыкнула и отвернулась, поправила на коленях разорванную тунику, потом поправила волосы, убирая пряди со лба. Марций следил за её руками. "Наша встреча была судьбоносной, вспомни сама… Нуманция… А у Овидия?.. И я у тебя первый и единственный, сама сказала… Это судьба… Ты — моя, и будешь моей, вот увидишь…"
— Поешь и ложись спать, — она только глянула искоса. Марций спросил вдруг, — Почему ты раньше не сказала? Разве я бы так мучил тебя, если бы знал?..
Она выставила руку, перебивая его:
— Оставьте меня, пожалуйста… Я хочу побыть одна.
И сама удивилась, потому что он развернулся и ушёл. Ацилия устало прикрыла глаза. Будь всё проклято!
* * * * *
Весь следующий день Ацилия не выходила из своего угла, проспала почти до обеда, пока Марция не было дома, приняла ванну и снова скрылась у себя. Не выходила ни есть, ни пить. Гай несколько раз заглядывал к ней, но она лежала лицом к стене и даже не шелохнулась, а, может, и не видела его.
Марций тоже весь этот день ничем не занимался, проверил состояние оружие, навестил дружка-центуриона, отсыпался, морально залечивая свои раны; настроение тоже было хорошим: ходил по палатке, что-то насвистывал, даже напевал.
Ацилия стискивала зубы, слушая его. "Радуешься… Радуешься, паразит…" Нет, она чего угодно ждала от него, но никак не подобной реакции. Он откровенно радовался. Конечно, ведь по его словам, в его жизни появилось какое-то будущее, какие-то перспективы, связанные с Ацилией и ещё неродившимся ребёнком. Он хочет семьи, жены и детей, вполне человеческое желание. Но ведь сама Ацилия никак не хотела вписываться в эти его желания, она не хотела быть его женой, не хотела быть матерью его детям, при всём том отношении его к ней, потребительском. Он же только пользуется ею. Она для него — временное увлечение. Даже до рождения этого ребёнка ещё более полугода, он сумеет передумать не один раз и возненавидит её, и этого ребёнка в её животе.
А потом, когда он родится, начнутся будни, — как там когда-то говорил его гость ночной? — начнутся пелёнки, сопли, слёзы… И она выслушает целую гору упрёков оттого, что женился на рабыне до этого ребёнка.
Чтобы всё это принять, как должное, надо любить женщину, хотеть от неё детей, а он никого не любит, а ребёнка хочет, заботясь о себе, о своей пристани…
Нельзя! Нельзя! Ох, как нельзя!..
Ацилия стиснула виски кулаками, задавливая в груди стон-выдох.
Это ошибка! Ошибка…
Но и травить своего ребёнка она тоже не хотела.
Любая бы женщина, будучи рабыней, радовалась бы от подобного предложения — жениться, родить ребёнка, но Ацилия понимала, что это ошибка. Но и поменять что-то она была не в силах. Сейчас она полностью в его власти, и этот ребёнок ещё больше увеличил эту власть над ней. Куда она теперь с животом? Кому она нужна? Даже, если в Рим приедет — только позор для всего рода…
Куда ни кинь — безысходность! Что же делать? Что ей делать теперь?..
Как же ей с ним жить? Он жестокий, подлый, бьёт по самому больному, он же ненавидит всех патрициев, эта плебейская ненависть прожигает его насквозь. Способен ли он на любовь? На заботу?
Ацилия вздохнула.
Всего однажды он был с ней нежен, но и тогда делал всё силой, она просто сдалась. Хотя не могла отрицать, что ей понравилось… Это был последний раз, когда они были вместе… Но вчера…
Она зажмурилась, словно претерпевала боль. Вчера он чуть снова не изнасиловал её, хуже — он чуть не убил её ножом. Дрожь пробежала по всему телу. И с ним жить? Считать его мужем? Растить детей такого отца?
Да он же непредсказуем, как осенний день!
Он то подарки вдруг делает, то бьёт по губам, набрасывается, как дикий, то вдруг бывает аккуратен и нежен… Если бы он был таким всегда, если бы он был постоянным, надёжным… Но нет! С ним же, как на вулкане… Всё время жди чего-нибудь.
Ацилия повернулась на спину и села на своей постели, расстеленной прямо на полу в её углу.
Но выбора у неё нет. Она не будет убивать своего ребёнка, и будет жить с ним, пока. А будущее покажет, может быть, она решится на третий побег.
Ацилия достала из-под подушки свою флейту, приложила к губам, взяла три аккорда, самых любимых, самых грустных. Часто играла их, переводя один в другой и обратно. Отец всё время удивлялся — почему такая грусть? Зачем печалиться? А она, как чувствовала тогда, что печали ей придётся хлебнуть с лихвой.
Словно на звуки, появился Гай:
— Господин зовёт.
Убрала флейту и вышла, запахивая руками на груди разорванную столу, ноги ещё, но у неё всего две руки, а не четыре.
Он сидел за столом, ужинал, или только собирался, глядел сбоку. Ацилия остановилась недалеко от него, чуть вздёрнула подбородок. Волосы, вымытые с утра, распущенные лежали по плечам, спине.
— Я хочу, чтобы ты поела со мной.
— Я не хочу есть. — Голос её был ровным.
— Да? — Марций изогнул одну бровь, — Тебя уже кто-нибудь покормил?.. Кто и когда?
Ацилия молчала на эти вопросы, соглашаясь качнула головой, прошла к столу, села напротив, разомкнула сухие губы:
— Хорошо, если вы так хотите…
Марций перевёл взгляд ей на лицо, в глаза:
— Может, ты хочешь заморить себя голодом?
— Ничего я не хочу! — нетерпеливо воскликнула в ответ и положила ладони на столешницу. Помолчала, разглядывая свои руки, подняла глаза. Смотрит на неё в упор. Что тебе надо?.. Спросила сама, — Раньше вы просили прислуживать вам за столом, а сейчас — садите наравне, что так? Что-то изменилось?