всей строгости.
Но я думаю сейчас о другом. Когда в газетах появляются статьи о загубленных человеческих судьбах, то авторы тех статей, ломясь в открытые двери, с болью вынуждены повторять давным-давно известные, прописные истины: судьба человека, привлеченного к уголовной ответственности, не может зависеть от личных качеств следователя, ведущего его дело; хорош или плох тот следователь, но соблюдение закона должно быть гарантировано всегда; способ для этого есть, в сущности, только один: создать четкий правовой механизм, который бы надежно исключал все и всякие лазейки перед нарушителями закона. О том, каким быть такому правовому механизму, тоже не умолкают сегодня споры в печати. И это вполне нормально, естественно: решать с кондачка тут нельзя никак, необходимо все тщательно взвесить, обдумать, обсудить, семь раз отмерить... Однако пока мы все это обсуждаем и отмериваем, не томится ли где-нибудь в тюремной камере другой такой же адвокат Хачатуров, дело которого ведет другой, тоже поднаторевший в своем «высоком» искусстве следователь Нунаев? И здесь когда-нибудь восторжествует полная справедливость? Замечательно! Только утешаться этим особенно легко нам, находящимся не по ту, а по эту сторону тюремного забора.
1987
ПОВЕСТИ
ВСТРЕЧНАЯ ПОЛОСА
(Вокруг факта из судебной хроники)
В доме Терехиных раньше всех поднимался сам Олег Олегович. Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, выходил в трусах на крыльцо. Сладко потягивался, секунду-другую любовался далекими, в лучах утреннего солнца вершинами гор. Из плетеной соломенной корзины доставал десятикилограммовую гирю и сперва правой, потом левой рукой несколько раз поднимал ее вверх над головой.
— Раз, два, три... — считал он. — Одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
Опускал гирю в корзину. Бежал на месте, высоко поднимая колени и по всем правилам вдыхая носом, выдыхая ртом. Переходил на быстрый шаг. И долго, с наслаждением плескался под умывальником, напевая: «С чего начинается Родина...»
На крыльце появлялась жена Терехина, Екатерина Ивановна. Некоторое время она молча наблюдала за мужем, потом говорила:
— Васька-то снова всю ночь кашлял. Не бронхит ли?
— Да ну? — удивился Терехин. — А я и не слышал.
— А дом станут разбирать по кирпичику, услышишь? — интересовалась она.
— Это верно, — миролюбиво соглашался Терехин и входил в дом.
Васька, парень лет шести, лежал в кровати.
Другой сын, четырехлетний Максим, забравшись на подоконник, грыз яблоко.
Двухлетняя Таня сидела на горшке.
— Привет команде, — с порога здоровался Терехин.
Васька оборачивался к отцу и задумчиво спрашивал:
— Пап, а почему слоны мышей боятся?
— Кто тебе сказал? — удивлялся Терехин.
— Знаю.
— Они щекотки боятся... Мыши знаешь как щекочутся...
Терехин садился к сыну на постель.
— Взял бы да раздавил ее, — подумав немного, говорил Васька.
— Кого? Мышь? — удивлялся Терехин. — Нельзя!
— Почему?
— Закона такого нет, чтобы слонам давить мышей.
— А кошки же их едят?
— Правильно, — соглашался Терехин. — Потому что есть такой закон: кошкам питаться мышами... А ну-ка задери рубаху.
Он прижимался ухом к груди сына и что-то слушал.
Екатерина Ивановна с улыбкой смотрела на мужа.
— Скажи, Васенька: ты не доктор, папка, чего слушаешь?
— Не доктор. Зато отец, — убедительно объяснил Терехин. — Ладно, собирайся. Отвезу тебя в поликлинику к Ольге Степановне.
* * *
В доме Беляевых первым вставал старик Степан Алексеевич. Был он невысок, широкоплеч, в видавшем виды, стареньком пиджачке, заштопанном на локтях, в старых полосатых брюках и, несмотря на летнюю пору, в меховых, на молнии, чешских ботинках.
Старик шел в сад, подальше от дома, ставил на дощатый садовый стол приемник «Спидолу», поворачивал ручку, и из приемника вырывалась бодрая французская речь.
Старик супил брови и прислушивался — французского языка, по всей видимости, он не знал.
В саду появлялась жена старика, Вера Михайловна, маленькая, юркая, постоянно улыбающаяся. На плечах вместо халата пятнистый, крашенный под шкуру леопарда, старый плащ «болонья».
— Про что судачат? — весело интересовалась старуха, кивая на приемник.
Старик молчал.
Чуть обождав, она сообщала:
— В универмаг новые тахты завезли.
Старик не отвечал.
— Югославские, — объясняла старуха.
Старик никак не реагировал. Его интересовал только приемник. Сад оглашала теперь бодрая немецкая речь.
— Есть ящик для постели! — не отступала старуха.
Старик поворачивал ручку, и в тишину беляевского сада врубался английский диктор.
— Ох, ты боже мой, — не выдерживала старуха. — Слушаешь, слушаешь... А чего, спрашивается?.. Хоть бы словечко понимал!.. Мне, что ли, заговорить по-тарабарски, чтобы меня услышал!
Старик переключил диапазон, и неожиданно на весь сад голос диктора громко по-русски объявил:
— Бригада товарища Сидоркина присоединилась к почину товарища Понырина: работать производительно и без потерь.
— Ой, Степочка, ты чего? — испугалась старуха. — Перепонки же лопнут.
Старик выключил приемник и посмотрел на нее.
— Встречаешь потаскуху своего сына? — спросил он.
Старуха вздохнула и отвела взгляд. Теперь умолкла она.
* * *
Завтракали они в саду: старики Беляевы, их дочь Ольга Степановна и ее муж Матвей Ильич Кудинов.
— Картошка опять на сале? — Ольга Степановна посмотрела на мать и в сердцах отодвинула тарелку. — Хорошо, мы прибьем в саду огромный щит и напишем на нем вот такими буквами: Матвею нельзя жарить на сале. У Матвея язва. Матвею жарить надо на растительном масле...
— Оля! — укоризненно сказал Матвей Ильич.
— Что Оля?! — она обернулась к нему. — Хочешь новый приступ?
Но старуха, кажется, и не слышала этого разговора. Она не сводила взгляда со старика.
— Степочка, — сказала со слезами в голосе, — ну что же нам теперь делать? Она жена Игоря, твоя невестка.
— Моя невестка — мать моих внуков, — крикнул старик. — А эту не знаю и знать не хочу... Женился, переженился — его дело. А ко мне в дом не лезь. Пока я жив...
Молчание повисло над столом.
— Смиряйся, отец, — холодно усмехнулась Ольга