как военный министр мне это разрешил. Если правительство мне разрешит, я расскажу обо всем остальном.
Мой начальник действовал честно и с достоинством. Правительство же, вместо того, чтобы дать ему разрешение говорить, предложило ему подать в отставку. Граньон отказался это сделать. Тогда господин Фальер уволил его.
Но прежде чем покинуть префектуру, господин Граньон совершил один отважный шаг, за который я навсегда сохранил к нему большую признательность. Вечерние газеты напечатали маленькую заметку следующего содержания:
«По распоряжению господина Граньона, префекта полиции, помощник начальника сыскной полиции, господин Горой, назначается начальником сыскной полиции вместо господина Тайлора».
На следующий день в газетах появилось официальное сообщение об отставке префекта полиции.
Передавая управление префектурой своему преемнику, господину Буржуа, Граньон сказал:
— Я назначил Горона на пост, который он вполне заслуживает, я принимаю на себя всю ответственность за него.
Во всей этой печальной истории с орденами я только свято повиновался моему начальнику. Со своей стороны, он честно и благородно выполнял свой долг, принял на себя ответственность за мои поступки. В то же время он дал суровый урок своим начальникам, которые исключили его со службы.
Между поведением префекта полиции и образом действий правительства был такой поразительный контраст, что общественное мнение было возмущено.
Читатель не должен ожидать от меня никаких новых разоблачений по поводу исчезновения и появления писем Вильсона, тем более что в точности я не знал ничего, что происходило, а господин Граньон, храня до конца профессиональную тайну, не поверял мне никаких секретов.
Единственное, что я могу сказать, так как это мне известно и даже подтверждено свидетельскими показаниями самой госпожи Лимузен, это — что поддельные письма были буквально такого же содержания, как и исчезнувшие.
Отсюда следует, что было бы гораздо проще оставить их в портфеле, тем более что они не имели никакого значения, и лицо, подменившее их, сделало глупость.
Во многих газетах было напечатано, что префект полиции, по приказанию министра внутренних дел, передал всю пачку с делом Лимузен господину Греви, президенту республики. Я не знаю, правда ли это, но если это было так, то господин Граньон, повинуясь своему начальнику, сделал только то, что должен был сделать.
Президент республики всегда имеет право знать все подробности административного следствия.
Во всем этом есть только одна поистине чудовищная вещь, а именно, что такой безукоризненный чиновник, как Граньон, ожидает с 1887 года должной реабилитации.
Граньон, обладая большим умом и твердостью, действовал всегда честно и корректно. Быть может, немного найдется таких хороших администраторов, как он, а между тем он оказался первой жертвой в этом вильсоновском разгроме!
Объявляя мне о моем назначении, он не пожелал оставить мне иллюзию, которой, впрочем, у меня не было.
— Я очень опасаюсь, любезный Горон, что ваша служба будет недолговечна… — сказал он.
Увы, она продолжалась только одну ночь!
На следующее утро господин Буржуа объявил мне, что находит нужным на время устранить меня от дел, ввиду того что я также нахожусь под следствием, направленным против Вильсона и Граньона, по обвинению в подмене документов. Господин Буржуа, которого я видел в первый раз, принял меня с безукоризненной любезностью.
— Так как я нисколько не сомневаюсь в вашей невиновности, — сказал он мне, — то распорядился, чтобы вы сохранили свое жалованье на время вашего устранения, и разрешаю вам самому назначить своего временного заместителя.
Господин Буржуа, слывший радикалом, принял по отношению ко мне далеко не радикальное решение, за которое я тем более признателен ему, что должность начальника сыскной полиции возбуждала очень много аппетитов, и недостатка в кандидатах не было, так что, когда по прошествии месяца я снова занял свой пост, можно было подумать, что мой временный заместитель с сожалением его покидает.
Между тем, вскоре после разговора с господином Буржуа, мне предстояло еще более тягостное испытание.
Я был вызван к господину Гортелу, который вел следствие по нашему делу.
Как ни странно, но безусловно верно, что всего более трусят именно те, которым приходится судить или помогать правосудию.
Говорят, что жрецы не могут без улыбки смотреть один на другого, что же касается жрецов правосудия или полиции, то когда они встречаются в кабинете судебного следователя, то всегда какой-нибудь из них делает гримасу.
Как бы там ни было, но я, наверное, столь же неповинный в подмене документов, как и сам господин Гортелу, чувствовал себя очень неловко в кабинете этого чиновника.
Господин Гортелу употребил по отношению ко мне способ, довольно часто применяемый судебными следователями. Господин Гортелу пригласил меня в качестве свидетеля, потом, когда я дал свои показания, он объявил мне:
— Теперь я обращаюсь к вам уже не как к свидетелю, а как к обвиняемому.
Само собой разумеется, что для меня, которому не в чем было признаваться, это не особенно изменяло положение. Но сколько можно видеть примеров, когда несчастные, запуганные этой неожиданной переменой тона, начинают говорить такую чепуху, что могут показаться виновными!
Признаюсь, даже я, при полном спокойствии совести, почувствовал некоторое смущение, когда этот милейший господин Гортелу прочел мне параграф из свода законов: «Каждый судья, администратор, чиновник или общественный деятель, который уничтожит, подменит, утаит или подделает бумаги и документы, порученные ему по долгу службы, будет наказан срочной каторгой».
— Предсказываю вам, господин Горон, — добавил он своим мягким голосом, — что другие согласятся во всем признаться, когда увидят, что вас можно отправить на двадцатилетнюю каторгу.
Я не мог удержаться, чтобы не ответить ему с улыбкой:
— Вы забываете, господин советник, что минимум срока — пять лет.
Господин Гортелу довольно часто вызывал меня в свой кабинет, и именно в его приемной я познакомился с господином Вильсоном. По странной случайности, я не только не знал, но даже в глаза не видел человека, из-за которого мне пришлось отвечать.
Однажды, ожидая очереди, чтобы войти в кабинет Гортелу, я был в довольно скверном расположении духа и от нечего делать барабанил пальцами по стеклу. Легкий шум заставил меня обернуться. Я увидел только что вошедшего господина с немного сгорбленной фигурой и без труда узнал господина Вильсона по длинной рыжеватой бороде, так как его портреты в то время фигурировали во всех журналах и витринах книжных магазинов.
Он с большим вниманием рассматривал висевшие на стенах портреты членов суда и как будто напрягал память, чтобы припомнить тех, которым он оказал услуги.
Господин Вильсон обернулся и тотчас же с улыбкой направился ко мне.
— Кажется, вы господин Горон? — сказал он.
— Совершенно верно, — ответил я, — и удивляюсь вашему спокойствию.
— Ба! — воскликнул он, по-прежнему улыбаясь. — Не хотите ли