ее. Бедная малютка! В каком она печальном положении. Воздержись рассказывать кому бы то ни было о деле, которое я имел в Нанси, впрочем, ведь ты сама не знаешь еще истины. Во всем этом я абсолютно не виноват. Итак, до завтра, единственная моя надежда. Целую тебя горячо и нежно.
Гастон.
P. S. Надеюсь, что ты, так же, как всегда, разорвешь это письмо, чтобы оно не попало в руки Поля».
— Черт возьми, — сказал кто-то из нас — две манжеты, пояс, письмо — равносильны четырем визитным карточкам, оставленным по неосторожности! Но это уже слишком много со стороны такого предусмотрительного убийцы, каким кажется этот злодей.
В нашем деле, даже не обладая пылким воображением, нетрудно было догадаться, что убийца искусно подготовил инсценировку. Я даже заметил, что эти стеариновые пятна на ковре, по всей вероятности, были сделаны умышленно, чтобы показать, будто он искал свой пояс на всех стульях, но не мог его найти…
Когда с манжет была осторожно стерта кровь, мы заметили клеймо фабриканта в Нанси и метку, сделанную чернилами: Gaston Geissler.
Положительно, казалось невероятным, чтобы убийца оставил столь явные улики. Тем не менее случается, что преступники, подготовив весь план с дьявольской хитростью, вдруг неожиданно совершают глупейшие промахи.
Все мы сильно сомневались в значении этих странных вещественных доказательств и в то же время невольно говорили себе: «А впрочем, как знать?»
Убийца, бесспорно, был любовником жертвы, постель оказалась смятой, как будто на ней недавно лежали двое людей, к тому же мы уже узнали, что госпожа де Монтиль была кокоткой.
Мы прошли в столовую, где господин Гильо сел за большой стол, около него поместился секретарь, и они наскоро стали записывать собранные сведения. Затем они приступили к предварительным допросам.
Что касается меня, то я занялся внимательным обзором квартиры.
Госпожа де Монтиль, очевидно, была женщина с большим вкусом. Ее столовая была обита темной материей, на фоне которой выделялась изящная и грациозная мебель в стиле Людовика XV. Салон был меблирован в стиле Людовика XVI, на стенах красовались картины известных и даже знаменитых мастеров, масса безделушек придавала этой комнате очень уютный вид. Смежный с салоном будуар был обит черным атласом, вокруг стен стояли широкие, мягкие диваны, кресла и большой туалетный стол. В противоположность будуару, спальня была обтянута пунцовым атласом. Почти посреди комнаты возвышалась большая кровать черного дерева с балдахином, подле располагался изящный маленький шкафчик, на котором стояла лампа и лежало несколько книг. Одна из них оставалась открытой. Это был роман под заглавием «Игрок», мелодраматичный рассказ об убийстве продажной женщины ее любовником с целью грабежа.
Чтение было прервано на предпоследней главе, странице 289.
По странному стечению обстоятельств последние строки главы заключали следующие слова: «Жюль, сойдя с постели, взглянул при свете ночника на свою любовницу и подумал: „Она спит…“ Тогда, схватив кинжал с рукояткой слоновой кости, он убил ее!»
Самые удивительные стечения обстоятельств, изобретенные фантазией романиста, никогда не достигнут такой драматической интенсивности, какой располагает случай.
В комнате Анны Гремери, на постели, где лежал труп маленькой Мари, были найдены окровавленные тетрадки катехизиса, которые девочка перечитывала на сон грядущий, так как наутро ей предстояла конфирмация!..
Между тем господин Гильо, при первой же проверке собранных господином Крено свидетельских показаний, встретился с фатальными затруднениями в восстановлении хотя приблизительно приметы убийцы! В тот день я окончательно убедился, что рассказы всех этих привратниц, соседок и прочих не только не представляют никакого значения для правосудия, но чаще всего дают выигрышные аргументы ловким адвокатам.
На этот раз, в особенности, разногласия в показаниях имели важное значение, так как они были записаны в официальных протоколах комиссара полиции. Впоследствии же они послужили к созданию настоящей легенды о брюнете небольшого роста.
Привратник Захарий Лакарьер говорил:
— Около одиннадцати часов кто-то позвонил. Мимо меня прошел мужчина, на вид очень приличный, в высокой шляпе, с приподнятым воротником пальто. Проходя, он сказал: «К госпоже де Монтиль» — и, не спрашивая номер квартиры, стал подниматься по лестнице.
Газ на лестнице был уже потушен, так что Захарий Лакарьер не мог рассмотреть цвета пальто, но он помнил, что гость был высокого роста, широкоплечий и с черными усами.
Показания привратницы Елизаветы Пулэн, жены Лакарьера, были несколько иные.
8 марта она видела, что к госпоже де Монтиль приходил небольшого роста шатен.
— Я уверена, что это тот самый! — говорила она.
Тетушка Антуана, как фамильярно называли кухарку в доме, дала еще более странные объяснения.
— Да, я видела у барыни брюнета небольшого роста, — говорила она, — но я не узнала бы его теперь. Мне показалось, что он не из высшего круга. Впрочем, за последнее время барыня изменила привычки и принимала всех.
Привратница и кухарка не сходились даже в определении цвета волос предполагаемого убийцы. Однако обе они утверждали, что он был известен под прозвищем Гренгалэ. Привратница сказала господину Крено, что она уверена, что видела накануне именно этого человека, однако перед следователем она не так настойчиво утверждала это, сначала сказала «да», а потом «нет».
Итак, мы имели только эти сбивчивые определения примет и сомнительные вещественные доказательства, оставленные убийцей. Этого было очень мало.
Кухарка отправилась домой в 10 часов вечера, когда барыня была еще со своим старым другом, господином X., бывшим торговцем лошадьми.
Привратница видела, как господин X. ушел в 10½ ч. Он не мог быть убийцей. Этот человек был известен во всем квартале и пользовался прекрасной репутацией, так что подобное подозрение не могло его коснуться.
— Тем более, — говорила старая кухарка, — что он оставался постоянно неизменным другом даже тогда, когда барыня имела сердечные огорчения!
Что Мария Реньо (настоящее имя госпожи де Монтиль) имела сердечные огорчения, доказывают следующие ее собственноручные заметки в записной книжке. Вот этот странный дневник дамы полусвета:
«Моя сестра умерла 28 февраля 1886 года.
Д. разбил мое сердце 3 февраля 1887 года.
Я хотела бы умереть.
Постараюсь забыть, иначе я буду способна наложить на себя руки. Я, плакавшая во всю свою жизнь только после смерти матери и сестры и три раза от злости, плачу теперь каждый день.
Д. уехал сегодня в девять часов утра. После его отъезда со мной сделалась истерика, длившаяся полтора часа. Но я не хочу, чтобы он знал, как я страдаю, он недостаточно меня любит и не поймет.
Я сделала все, чтобы развлечься и отомстить, но я не могу любить другого. Никто не заменит мне Д.».
Полиция и судебные власти, прежде всего, должны были установить тот