ков каждый из нас, кто не вышел с протестом на Красную площадь, нес вину
за преступления режима.
«Хорошо, – сказал через дверь Бовин, – сейчас десять часов вечера. Я бу-
ду сидеть у твоей двери до шести часов утра. Если за это время ты ко мне не
выйдешь – я уйду». Он слышал, как за дверью плакала жена Ивана. В пять
утра Иван вышел с мокрым от слез лицом, они обнялись.
Однажды Бовин сказал, что за день или за два до ввода войск он тайно
летал в Прагу. На мой вопрос – зачем, с какой миссией – отказался говорить.
«Есть вещи, о которых я никому не рассказываю. Они ушли на дно…» 27
Было бы искаженной картиной представлять Пражскую весну, как вне-
запный прорыв чехословацких реформаторов; их одних, обогнавших затор-
моженную российскую экономическую мысль, потому вызвавших нервоз-
ность Кремля. Это не вся правда. После ХХ съезда партии советское общество
тоже встряхнулось; в обеих наших странах негласно шли диспуты о том, как
выходить из тупика, в который всех завела строгая плановая система хозяй-
ства. Чехи переживали болезненней других. Если мы пожинали плоды своей
тоталитарной системы, то чехи разбирались с чужой, им навязанной. Усту-
пая кремлевскому давлению, они вынуждены были отказаться от «плана
Маршалла» 28, поверили в социалистическую экономику, сильно ее идеали-
зируя, и переняли модель управления хозяйством, самую бюрократическую
из возможных. Москва требовала от стран Восточной Европы планировать
свое хозяйство, ни на шаг не отступая от советских стандартов. Их вынужда-
ли заполнять даже формы советского образца для отчета о приросте поголо-
вья верблюдов 29.
По признанию О.Шика, чехам-реформаторам развязала руки нашумев-
шая в СССР статья Е.Либермана в «Правде» (cентябрь, 1962). Пусть предло-
жения, в ней изложенные, «cущественно отставали» 30 от тогдашних праж-
ских разработок, эта публикация легализовала в обеих странах диспуты и
зарождала надежды на возможность радикальных реформ. Чехи осознали
бессмысленность попыток повышать дисциплину труда без безработицы.
Новотный тоже это понимал, но боялся реакции Кремля на слова-
раздражители; было спокойнее, когда вместо красной тряпки «безработи-
цы» появлялось «равновесие между спросом и предложением рабочей силы»,
а вместо «реформ» значилось «совершенствование системы управления
народным хозяйством». Это была психотерапия для Брежнева. К чести Ново-
тного, он создал комиссию по экономической реформе, потребовал откры-
тых споров, взаимной критики, строго запретив единственное – вешать друг
на друга ярлыки.
Для работы ничего другого не требовалось.
Я бы не касался этой темы, борения страстей внутри одной тоталитар-
ной системы, в ней трудно выделить психологический аспект. Но в дискус-
сию о реформах оказались вовлечены «Известия» и мой коллега Геннадий
Лисичкин, известный московский демократ-шестидесятник, специалист по
чехословацкой истории, один из умнейших российских экономистов. Он был
единомышленник и приятель пражских реформаторов из круга Ота Шика. В
редакции он всех поражал спокойствием, обширными познаниями и редким
в практике газетчиков собственным опытом работы на земле. Окончив эли-
тарный институт международных отношений, Лисичкин мог блистать в сто-
лицах разных стран как аналитик мировой политики и экономики, а он,
удивляя друзей, подался в российскую глубинку, стал председателем колхо-
за, одного из самых захудалых, оставался там три года, пока не поставил хо-
зяйство на ноги. Потом был дипломатом в советском посольстве в Белграде,
изучал югославский опыт хозяйствования и перечитывал чудом уцелевшие
там книги русских эмигрантов. С этим багажом он позволил себе подать го-
лос в диспутах об экономической реформе. Москва многих слушала, но к не-
многим прислушивалась.
К Лисичкину прислушивалась.
В канун 1968 года советских и чехословацких экономистов объединяло
общее понимание абсурдной ситуации, когда в угоду идеологическим дог-
мам они вынуждены были строить концепции, которые под конец жизни от-
вергали сами классики марксизма. Они успели осознать, что призрак комму-
низма, бродящего по Европе, оказался иллюзорным, и хоронить капитализм
было рановато. В одной из своих работ Лисичкин приведет горькое призна-
ние Энгельса: «История показала, что и мы, и все мыслящие подобно нам
были не правы. Она ясно показала, что состояние экономического развития
Европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым,
чтобы устранить капиталистический способ производства», что капитали-
стическая основа, на которой происходило его развитие, «обладала еще
очень большой способностью к расширению» 31.
Экономисты обеих стран, прекрасно друг друга понимавшие, устраива-
ли дискуссии, оттачивали формулировки, пугая власти, особенно в Москве,
непривычной в казенной партийной атмосфере раскованностью и способно-
стью говорить без оглядки. Они устали держать постоянно в узде свои мыс-
ли, повторять навязанные им формулы. Им больше не хотелось видеть в по-
нятии «социализм» звуковую оболочку без конкретного содержания, некий
тайный шифр, мало понятный даже тем, кто его повторяет через слово. Они
искали в понятии сокровенный, обнадеживающий, человечный смысл. В
большинстве своем это были сильные и эрудированные личности, склонные
к дискуссиям, лояльные к другим точкам зрения, готовые к ним прислу-
шаться, если они помогают найти приемлемые решения.
Чешские реформаторы сознавали, что от СССР вряд ли стоит ждать
поддержки их экономических поисков. И полной неожиданностью явилась
для всех публикация в 1966 году в «Известиях» статьи Лисичкина «Жизнь
вносит поправки» 32. Это было одно из первых открытых выступлений прес-
сы в защиту рынка, против формального понимания товарно-денежных от-
ношений и закона стоимости при социализме. Неслыханная по тем временам
постановка вопроса всполошила официальную экономическую науку. Власти
вынудили газету поместить ответ группы ученых «Что регулирует произ-
водство? В чем неправ Г.Лисичкин». По заведенному обычаю из всех подво-
ротен на автора стали бросаться другие газеты, соревнуясь, кто из них вер-
ноподданнее и кто больнее укусит. Лисичкину пришлось уйти из редакции в
один из институтов Академии наук.
Упрямый Лисичкин публикует в Москве книгу «План и рынок» 33. Ее пе-
реводят на чешский, словацкий, немецкий, польский, сербский, венгерский,
болгарский, румынский… Экономисты Восточной Европы поняли, что и в
Союзе мозги поворачиваются в ту же сторону, что их собственные. Главный
редактор «Правды» приглашает Лисичкина в экономические обозреватели.
И когда в Москву прилетит Ота Шик, он разыщет Лисичкина. «Знаете, хоте-
лось бы поговорить с вашими коллегами в узком кругу…» Лисичкин закажет
столик в ресторане «Арагви», пригласит Отто Лациса, Александра Волкова,
других друзей-рыночников. Эти люди будут хорошо понимать друг друга. У
них общее неприятие старой системы планирования и схожее понимание
рыночных отношений. Потом не раз московские реформаторы будут бывать
в Праге, а пражские у друзей в Москве, жить у них дома, и в отличие от мно-
гих политиков, которых ввод войск разведет в разные стороны, экономисты
друг друга не потеряют. Как потом мне скажет Лисичкин о чешских колле-
гах, «эти люди были настроены промосковски, просоветски, хотели быть
вместе с нами, но мы – идиоты! – их оттолкнули и этим погубили себя. Своих
друзей предали…» 34.
О вводе войск Лисичкин услышал, находясь в командировке в Белгоро-
де. Связался с «Правдой» и от приятелей узнал о звонке в редакцию из ЦК
КПСС. «Как там ваш еврей?» – спрашивали. «Какой еврей?» – не понимали в
редакции. «Лисичкин». – «Он не еврей…» – «Значит, у него жена еврейка!»
Но это уже не о Лисичкине, а только о ЦК КПСС.
Где-то в конце 1980-х годов Ота Шик, вынужденный эмигрировать в
Швейцарию и там преподавать в университете Санкт-Галлена, на свое 70-
летие пригласил из Москвы экономистов Рубена Евстигнеева и Геннадия
Лисичкина; вопреки всему, зачинатели реформ не теряли друг друга.
20 июля 1968 года аккредитованные в Иркутске корреспонденты цен-
тральной прессы были на собрании пленума обкома партии. Речь шла о
письме лидеров пяти стран чехословацкому руководству. Такие собрания в