Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

отсутствие наворотов в английской постановке. Не считая партитуры в его руках, весь спектакль – это актер, который играет героя, и восемь других актеров, которые играют людей, животных и предметы мебели; и не столько играют, сколько обозначают с удивительной небрежностью – вовсе не такой уж небрежной, Грег Велтин это знает. Он видел, как ее раз за разом воспроизводят с безукоризненной точностью: походя взмахивают рукой, с одинаковой силой на одинаковом расстоянии, сохраняя некую неопределенность, так что никогда не знаешь точно, что передает этот жест – предмет, или действие, или даже декорацию, как, например, когда актеры встают на четвереньки, что они делают часто, чтобы изобразить столы, или овец, или южноамериканские горы, или что-то еще.

Когда на сцену небрежно выходит Лиам, Грег целиком сосредотачивается на партитуре; увы, он не может отвлечься на реакцию публики, чтобы не напортачить. Расцветают и гаснут лужи света, обозначая смены сцен, которые иначе останутся незамеченными – вопреки, а может, и благодаря нескончаемому и оглушительному монологу рассказчика. «ДАВНЫМ-ДАВНО ЖИЛ ДА БЫЛ БАРОН В БОЛЬШОМ БОГАТОМ ДОМЕ», – грохочет Кора, и остальные – девушки, одетые, как Кора, в юбки с рюшками по колено и обтягивающие блузки, парни, одетые, как Лиам, в свободные блузы и обтягивающие бриджи, – вылетают на сцену, словно атакующие коммандос, изображают дом, барона, дорогую мебель, слуг и всяческие издевательства над слугами, тогда как Лиам в образе Кандида бродит по этому исступленному пейзажу в таком тумане харизматичной глупости, что Грег не может понять, то ли Лиам вообще ничего не делает, то ли он гений. Сара, сидя одна, в ряду с музыкантами, видела, как Майлс стоит без всякого выражения, раскинув руки и изображая стену, из-за которой Феодосия на цыпочках изображает, что выглядывает. За «стеной» – Лилли и Рейф, Лилли – на спине с раздвинутыми ногами, Рейф – на четвереньках, энергично двигается. «АХ! – с энтузиазмом визжит Лилли. – АХ! АХ! АХ!»

– ОДНАЖДЫ, – состязается в громкости с Корой Саймон, подхватив повествование, – ПРОГУЛИВАЯСЬ В САДУ, ОНА ЗАМЕТИЛА, КАК УЧИТЕЛЬ ПАНГЛОСС ОБУЧАЕТ СЛУЖАНКУ НАУКЕ. ОНА РЕШИЛА, ЧТО ЕЙ С КАНДИДОМ ТОЖЕ НУЖНО ЗАНЯТЬСЯ НАУКОЙ!

Феодосия решительно задрала юбки и заскочила на Лиама, чье придурковатое выражение стало таким придурковатым, что Грег Велтин решил, что он все-таки играет, но необыкновенно тонко по сравнению с остальными актерами. Сара видела, не видя, движение промежностей, слышала, не слыша, визги и стоны. В этой пантомиме не было ничего сексуального; она будто смотрела на зверей или детей – организмы, не заслуживающие ее интереса. По залу распространился неопределенный звук – в равной мере хихиканье и бормотание. Миссис Лейтнер, сидевшая в первом ряду с мистером Кингсли, резко встала и вышла. Двери за ней болтались еще какое-то время.

Представление прервали раньше времени – или оно просто таким и задумывалось? Даже несмотря на умопомрачительную скорость – англичане неслись через «Кандида», словно обоснованно ждали, что их вот-вот утащат со сцены гигантскими крюками, – публика понемногу начала проникаться. Для них это было первое столкновение с настоящей двусмысленностью, и они начали ее понимать, увидели юмор в расхождениях между словами и действиями; успевали заметить, как он мелькал. Было и другое расхождение: между действиями актеров и их блаженными, даже придурковатыми выражениями. Англичане с тупыми ухмылками – Рейф, Джулиан, Саймон и Майлс, Лара, Кора, Феодосия и Лилли и, конечно же, Лиам – энергично изображали, как сами убивают друг друга или как их убивают с помощью гильотины, пистолета, костра, кинжала и петли; изображали смерти от утопления или болезней, передающихся половым путем; изображали, как сами насилуют, как их насилуют или как они трахаются по взаимному согласию; и, будто самое главное, изображали как принудительный, так и добровольный анальный секс. Неуверенные смешки, бормотание и полное недоумение публики сменились осмелевшим смехом, что вспыхивал тут и там, грозя захватить весь зал, а потом тут же переворачивался и превращался, как ни странно, в стыд. Было то очень смешно, то – безо всякого предупреждения – совсем не смешно, даже ужасно стыдно, и так же быстро вдруг именно это становилось смешным, эта нелепая серьезность – или нет? Чем надо думать, чтобы это смешило, – задницей? И с чего вдруг в голову пришло слово «задница»? Как невероятно смешно! Или нет.

Грег Велтин дошел до конца партитуры и перевел все внимание на мистера Кингсли – все еще в первом ряду, невыразительным затылком к залу. К своему разочарованию, Грег не мог представить по одному затылку лицо Джима, то есть мистера Кингсли. Грег уже и не знал, чего ожидал – или на что надеялся. Спектакль закончен – они уже откланялись? Не подняв занавес в начале, они не могли опустить его в конце, поэтому просто ушли со сцены. А публика, освобожденная от этого зрелища, так и не могла прийти к выводу, как ей реагировать. Кто-то разгневанно утопал прочь. Кто-то остался на месте, как приклеенный. Даже неподвижные, как Пэмми, разрывались между противоположными чувствами, в случае Пэмми – между пассивной неподвижностью шока и активной неподвижностью гнева. Соседка Пэмми, Джульетта, не стала дожидаться, чтобы выяснять подробности. Для нее хуже, чем смотреть, было только обсуждать увиденное.

– Приветствуем! – одновременно в шутку и искренне окликнул голос с английским акцентом. Считать приветствие дружеским? Или издевательским?

Сара оторвала взгляд от своих ботинок. Она сидела на капоте древней маминой «Тойоты Короллы» в углу передней парковки школы. Сара припарковалась здесь, чтобы избегать остальных, в чем преуспела. Хотя преуспела бы где угодно, потому что и задняя парковка необычно опустела: все уже разъехались. У второкурсников не было репетиций – да и вообще почти никаких дел – до конца месяца. Предполагалось, что сейчас они не актеры, а учатся роли организаторов: должны разносить весть, печатать программки, заниматься посадкой в зале, считать выручку в кассе. Но «Кандида» отменили.

Судя по их виду, ни Мартин, крикнувший «Приветствуем!», ни Лиам на пассажирском сиденье ни о чем не жалели. Мартин был как автором, так и режиссером этой адаптации «Кандида». Лиам – не просто звездой, а звездой, ради которой Мартин и выбрал «Кандида». Они находились далеко от дома, в городе, где апрельский климат жарче, чем у них на родине даже в худшие дни августа, и при этом привезли с собой, о чем неустанно сетовали, слишком много, как они говорили, «джемперов» и «кроссовок» и слишком мало футболок и сандалий, или как там они их называли на английский манер, и жили в чужих домах, причем во многих случаях – все более нежеланными гостями. Что чувствовали Мартин и Лиам: злость, стыд или даже удовольствие, – вдруг оставшись