Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

она. Если бы планировала заранее, узнала бы, как сказать на испанском. Спросила бы у Джоэль. Но Сара, очевидно, ничего не планировала. – Простите. Это вещи Мануэля, чтобы забрать домой.

Женщины с удивлением оглядываются на нее. Она сует сумку матери, той приходится ее взять.

– Мануэля? – с сомнением переспрашивает она, заглядывая внутрь.

– Это подарок мистера Кингсли Мануэлю, – произносит Сара отчетливо, хотя и на английском. Но сестра наверняка знает английский. – Потому что они встречаются, – добавляет она и быстро разворачивается.

– Что вы сказали? – резко спрашивает девушка. Но Сара уже бросилась в вестибюль, пропала.

– …И вы сохраните режиссерские тетради до конца весеннего семестра. Вопросы? – спрашивает мистер Кингсли.

– Где Мануэль? – говорит Колин. Они не видели его с самого разбора декораций «Парней и куколок». А это еще до Рождества. Целый месяц назад.

Сара пристально следит за лицом мистера Кингсли. Хотелось бы разглядеть чувство вины. Ожидается тревога. Она не находит ни того ни другого – ничего.

– У Мануэля семейные обстоятельства, – уклончиво говорит мистер Кингсли. – Надеюсь, он скоро к нам вернется.

Но он не возвращается.

– Сука, – говорит ей в ухо Джоэль. – Добирайся теперь домой как хочешь.

– И мне кажется неприемлемым, крайне неприемлемым, что дети трудятся в школе по двенадцать, иногда четырнадцать часов в день…

– Мы не дети, – перебивает Сара.

– Требования нашей программы действительно подходят не для всех, – говорит миссис Лейтнер, их малозаметный директор, посторонняя женщина в жемчугах. Миссис Лейтнер приходит на премьеры со свежим букетиком на жакете, режет ленточки на новых световых пультах, ее цитируют в местной газете, когда их школа попадает в топ-10. Она ни разу на памяти Сары не прошла даже по коридору Театрального отделения. – Предпрофессиональная подготовка для детей в таком возрасте требует множества сил. Но мы считаем, что наши ученики…

– И его методы, методы этого преподавателя, мне тоже кажутся неприемлемыми.

– Возможно, необычными. Мистер Кингсли – гений, необычный, но гениальный преподаватель, нам с ним невероятно повезло. Его методы адаптированы непосредственно из революционных…

– Насколько я понимаю, эти методы разработаны для взрослых.

– Думаю, если вас волнует его методика, будет логичнее встретиться с Джимом и обсудить…

– Нет! – восклицает Сара.

– Давно пора выслушать Сару, – соглашается миссис Лейтнер. – Сара, тебе так плохо на нашей программе, как говорит твоя мать? Тебе тяжело?

– Нет, – говорит Сара.

– Ты считаешь, методы преподавания мистера Кингсли не подходят для детей твоего возраста?

– Нет.

– Естественно, она скажет «нет», – возражает мать Сары.

– А мы здесь разве не для этого? Не для того, чтобы убедиться в ее благополучии? Сара, тебя здесь нагружают? Ты испытываешь давление?

– Нет.

– Тебя сейчас что-нибудь беспокоит в школе?

– Нет, – говорит Сара, которая до сих пор не может дышать на три счета, есть, спать по ночам. – Вовсе нет.

– Ты высокая, – объявляет Дэвид, застав ее врасплох.

Их повторы, Сары и Дэвида, приобрели бесцельное, свинцовое ощущение международной дипломатии – огромнейшего числа людей, высочайшего уровня напряжения, длиннейшего списка условий, глубочайшей скрытой скуки, воплощенной в самых кратких и бессмысленных фразах. Самые фальшивые эмоции в самых реальных обстоятельствах, но только не теперь, когда у Дэвида внезапно меняется интонация. Игры кончились, говорит его голос. Забудь обо всем остальном. Смотри на меня. Я разговариваю с тобой.

– Ты высокая, – повторяет Дэвид.

Это все еще объективные повторы. Им двоим единственным в классе ни разу не дали дойти до субъективных. Даже Норберт справляется с субъективными. Но Сара и Дэвид слишком незрелые, слишком зациклились на своей личной драме за счет всей группы. Они не прорабатывают эмоции, а накапливают. Они застряли в колее. Они нарциссы. Мистер Кингсли озвучивает этот вердикт, когда они сидят на стульях, соприкасаясь коленями, словно Сары и Дэвида здесь нет, словно из-за незрелости, нарциссизма и зацикленности они вдобавок оглохли. Сара по-своему – да. Отвоевав право остаться в этой школе, в этом классе, на этом жестком пластиковом стуле, она смотрит – неподвижная, глухая, слепая – в недоступные агаты Дэвида, а он смотрит в ответ – никого нет дома, занавески задернуты. До сегодняшнего дня, когда он чуть придвигается.

– Ты высокая, – говорит он.

У Сары екает сердце. Ее рост – средний. Она ниже Дэвида. Если бы он ее обнял, ее щека легла бы ему на грудь.

– Я высокая, – осторожно говорит она, словно боясь превратно понять.

– Ты высокая, – подтверждает он.

Теперь с ними в классе больше никого нет. Остальные – мебель. Мистер Кингсли загородил их от зрителей, скрестив руки на груди и недовольно поджав тонкие губы. Даже он – мебель.

– Я высокая. – Мягкий скепсис: самому не смешно? Ведь когда мы занимались любовью, я прижималась лицом к твоей груди. Повернув голову, я чувствовала, как твое сердце давит мне на щеку.

Телепатическое послание получено. Укромная улыбка: с этим никто не спорит. И все-таки…

– Ты высокая, – говорит Дэвид.

– Я высокая, – пробует Сара.

– Перерыв, – раздраженно бросает мистер Кингсли.

Тайные коды – не настоящие чувства. Сара и Дэвид не показывают искренность. Они будто никак не могут прекратить свои загадочные игры, а это не игра, народ, это жизнь. На их головы обрушивается знакомое осуждение, когда они без возражений возвращаются на свои места. Они знают, что все видят их позор, но для них самих он невесомый, привычный, как лепестковый мусор с деревьев, что сыпется на головы и застревает в волосах.

На улице март, жаркий конец весны в их южном городе. Дома окружены пожарами азалий. Сплошные липкие деревья. Дэвиду наконец шестнадцать, и мать с отчимом, как и обещали, купили ему машину. Дэвид отвозит Сару домой, и, хотя их поездка сдержанная и бессловесная, Сара чувствует себя в его новеньком салоне словно на крыле фантастического зверя. Зверь – одновременно и Дэвид, и несет его. Они чувствуют безнадежную радость, в которой никогда не признаются вслух. Так вот что могло бы у них быть. Полет через город, без надзора, их руки согревают узкую бездну, где между ними стоит на страже ручка коробки передач.

У калитки, помеченной меловым крестиком, Сара улыбается благодарно, Дэвид – прощально. Сара отворачивается, чтобы не видеть, как он уезжает. Дэвид отводит глаза от зеркал, чтобы не видеть, как она удаляется, уменьшается. Теперь их печаль – общий секрет, и, наверное, этого достаточно. Чтобы осмелиться на большее, им нужны пристальное внимание, угрозы, встроенные ограничения, впервые усвоенные у мистера Кингсли, но доступные везде, бесчисленные способы вести себя загадочно, с сомнительной искренностью, но все-таки всегда, знают они оба, с настоящими чувствами. Что бы между ними ни было, это настоящее. Тут мистер Кингсли ошибался.

* * *

К тому моменту, когда наконец