Аннет и Проспер Профон. Он не мог пошевелиться так, чтобы не увидеть или этих двоих, или их отражение в насмешливых глазах своего кузена. А ему не хотелось видеть ни того, ни другого.
– Говорят, Тимоти стал совсем плох, – произнес он мрачно.
– Где ты его похоронишь, Сомс?
– В Хайгейте. – Он сосчитал на пальцах. – Их там будет двенадцать вместе с женами. Как тебе Флер?
– Удивительно хороша.
Сомс кивнул. Ему казалось, что она никогда еще не была так красива, и все-таки он не мог отделаться от ощущения некоторой неестественности этого замужества. Никак не забывалась сокрушенная фигурка, забившаяся в угол дивана. После той ночи Флер ни разу не говорила с отцом откровенно. От своего шофера он узнал, что она еще раз ездила в Робин-Хилл, однако вернулась ни с чем: дом оказался пуст. Еще он знал, что она получила письмо, о содержании которого ему было известно лишь то, что оно заставило ее укрыться от всех и плакать. Порой, думая, что он, Сомс, не замечает ее взгляда, она смотрела на него, словно бы гадая, каким ужасным поступком он внушил тем людям такую ненависть. Вернулась Аннет, жизнь пошла своим чередом, лето близилось к концу. В доме царило уныние, и вдруг однажды Флер объявила, что выходит замуж за молодого Монта. Она стала держаться с отцом чуть теплее, и он сразу поддался. Да и к чему было препятствовать? Бог свидетель, он никогда и ни в чем не хотел быть ей преградой! А молодой человек, похоже, просто бредил ею. Она, несомненно, действовала без оглядки и была молода, очень молода. Но что бы она сделала, если бы встретила сопротивление, неизвестно. Кто знает, может, захотела бы выучиться на доктора или юриста, или еще какая-нибудь глупость пришла бы ей в голову. У Флер не было способностей ни к живописи, ни к писательству, ни к музыке – единственным, по мнению Сомса, приличным занятиям незамужних женщин (раз уж им теперь непременно нужно чем-то заниматься). Видя, что дочь в горячке и дома ей покоя нет, он решил: замужем ей будет безопаснее. Аннет согласилась. Полускрытая занавесом его нежелания вникать в ее намерения (если они у нее были), она сказала: «Пускай выходит за того молодого человека. Он милый мальчик и совсем не такой непрактичный разгильдяй, каким может показаться». Где жена обогатила свой лексикон, Сомс не знал, но его сомнения она приглушила. Как бы эта женщина себя ни вела, на мир она смотрела ясно, а ее здравомыслие иногда почти угнетало. В приданое Флер получила пятьдесят тысяч, причем Сомс позаботился о том, чтобы деньги остались за нею, если брак окажется неудачным. А мог ли он оказаться удачным? Того мальчишку она не забыла, сомневаться не приходилось. Медовый месяц молодожены решили провести в Испании. После их отъезда Сомса ожидало еще большее одиночество. Но можно было надеяться, что со временем она все преодолеет и вновь станет любить отца, как раньше.
Голос Уинифрид вывел Сомса из задумчивости.
– Неужели! Какой сюрприз! Джун!
Он увидел свою двоюродную племянницу – в каком-то балахоне (ну и одежду она носила!). Флер подошла поздороваться с нею, и они вдвоем вышли из гостиной на лестницу.
– В самом деле, – сказала Уинифрид, – иногда она вытворяет невообразимые вещи. Можно ли было представить себе, что она придет?!
– Зачем же ты ее позвала? – пробормотал Сомс.
– Я думала, она, конечно, откажется.
Уинифрид забыла, что за поступками человека стоит главная черта его характера. Иными словами, она не приняла в расчет, что Флер теперь попала в разряд «хромых уточек».
Получив приглашение, Джун действительно сперва сказала себе: «Ноги моей там не будет!» А потом ей приснилась Флер: девушка сидела в лодке и, ужасно несчастная, призывно махала рукой. Проснувшись, Джун переменила решение.
Поприветствовав ее, Флер сказала:
– Идемте со мной, поговорим, пока я буду переодеваться.
Они поднялись в старую спальню Имоджин, где все было приготовлено для туалета новобрачной. Джун села на кровать, хрупая и прямая, похожая на маленькое привидение «под сенью сухих и желтых листьев». Флер заперла дверь и сняла белое платье. Какая же она была хорошенькая!
– Вы, наверное, считаете, что это дурацкий поступок, – проговорила она дрожащими губами, – выйти за другого, когда на его месте должен быть Джон. Но почему бы не выйти, если Майклу я нужна, а мне все равно? К тому же я смогу уехать из дома. – Она запустила руку в оборки на груди и достала письмо. – Вот что Джон написал мне.
Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. В Англию я не вернусь. Будь навеки благословенна. Джон».
– Видите, как хорошо она обезопасилась? – сказала Флер.
Джун вернула ей письмо.
– Вы несправедливы к Ирэн. Она всегда говорила Джону, что он может поступить по своему желанию.
Флер горько улыбнулась.
– Разве она не испортила и вашу жизнь?
– Никто не может испортить ничью жизнь, дорогая. Это чепуха. Случается всякое, но мы выкарабкиваемся, – ответила Джун.
В следующую секунду она, к своему ужасу, увидела, что девушка упала на пол, как подкошенная, и уткнулась лицом ей в колени, сдавленно плача.
– Все хорошо, хорошо, – забормотала Джун. – Не надо, не надо!
Однако подбородок девушки только сильнее впивался ей в ногу, и рыдания было жутко слушать. Ну, ничего, ничего! Иногда нужно выплакаться. После этого полегчает. Джун гладила короткие волосы, и все материнское тепло, которое было в ней рассеяно, сосредоточилось сейчас в ее руке, чтобы через кончики пальцев влиться в красивую головку Флер.
– Не сгибайтесь, моя дорогая, – сказала Джун наконец. – Мы не всегда можем управлять нашей жизнью, но всегда можем бороться. Старайтесь из всего извлекать лучшее. Мне тоже приходится это делать. Сначала я упорствовала, как вы, потом плакала, как вы сейчас плачете, ну а теперь посмотрите на меня!
Флер подняла лицо и вдруг приглушенно усмехнулась сквозь всхлипывания. Привидение, на которое она глядела, было худенькое, изможденное и несколько диковатое, однако глаза у него были храбрые.
– Вы правы, – сказала она. – Извините. Думаю, я сумею забыть, если умчусь быстро и далеко.
Флер встала и подошла к умывальнику. Джун наблюдала за тем, как она холодной водой смывает с лица следы чувства. Когда девушка распрямилась и поглядела в зеркало, от слез ничего не осталось, кроме симпатичного румянца. Джун поднялась с кровати и, взяв подушечку с булавками, приколола две не туда, куда нужно, – как еще выразить свое сочувствие, она не знала. Когда Флер была готова, Джун сказала:
– Поцелуйте меня, – и ткнулась лицом в ее теплую щеку.
– Мне нужно покурить. Не ждите.
Оставив Флер сидеть, прикрыв глаза, на кровати с сигаретой во рту, Джун вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. В дверях гостиной стоял Сомс, видимо, обеспокоенный долгим отсутствием дочери. Джун, тряхнув