о воздушном рисе, зажаренном сыре, желе и прочих блюдах, которые мамы готовят своим детям), полагаю, это неплохо, что она хорошо его готовит.
Она уверенно чувствует себя на кухне, все еще помня, где что находится… как она помнила, где находятся бабушкины драгоценности. Когда она достает любимый бабушкин лиловый чайник, я пытаюсь решить, как заговорить на эту тему. Но тут она сама заговаривает, и ее слова застают меня врасплох.
– Ты выглядишь счастливой, Холли. Это он делает тебя счастливой?
– Ч-что?
– Счастливой. Он делает тебя счастливой?
То, что мать волнует мое счастье, так шокирует меня, что правда вырывается у меня прежде, чем я успеваю обдумать свои слова. Или, может быть, виной всему наивная надежда, что ее на самом деле интересует мой ответ. Но, так или иначе, я отвечаю со всей искренностью:
– Да. Вначале все складывалось не очень хорошо, но, думаю, наконец мы нашли общий язык. То, что я сбежала от него и приехала сюда, было самым лучшим решением из всех, которые я, возможно, могла принять.
Крышка чайника со стуком падает на пол.
Мама смотрит на меня, упершись одной рукой в бок, а другую прижав к губам.
– Ты сбежала от этого мужчины? Пожалуйста, скажи, что это неправда.
Я моментально ощетиниваюсь и снова говорю, не успевая подумать:
– А что сделала бы ты, если бы первая жена твоего мужа загнала тебя в угол на приеме и сказала тебе, что ты счастливая третья жена, а не вторая, как ты считала? И вызвала бы у тебя паническую атаку, заставив тебя осознать, что тебе необходимо вырваться из этих бетонных джунглей, из этого вызывающего клаустрофобию кошмара, пока ты не лишилась рассудка?
Мама упирается в бок второй рукой.
– Он был женат три раза? Но в прессе никогда об этом не упоминалось. Никогда. И он не сказал тебе? Бог мой, Холли. Мне не нравится, что у него есть от тебя секреты. Так не должно быть в браке. Поверь мне, какими бы ни были неудачными мои замужества, уж это я знаю.
В ее словах звучит такая искренняя материнская забота, что это сбивает меня с толку. И я мысленно прокручиваю в голове ее слова.
– Постой, что ты сказала? Сколько раз ты была замужем? Я думала…
Мама смотрит в пол, словно это самое завораживающее зрелище из всех, которые она когда-либо видела. И я подозреваю, что ее щеки краснеют от смущения. Это что-то новое для меня.
Спустя несколько мгновений она поднимает глаза и, глядя на меня, говорит:
– Ну, скажем, не одна ты в нашей семье быстро выскочила замуж в Вегасе. Будем надеяться, что это будет твой единственный брак.
Что мама находит такого чертовски интересного на этом полу? Я сжимаю зубы.
– Ты не считала нужным рассказывать мне об этом? Серьезно? Сколько раз?
Она что-то бурчит, и я вскакиваю со стула и подхожу ближе к ней.
– Мама, сколько раз?
– Два раза в Вегасе, один раз в Рено и один раз в Падьюке.
– Ты была замужем четыре чертовых раза и никогда не говорила об этом своей единственной дочери?
Она сжимается, и я начинаю сожалеть о своих резких словах. А когда ее плечи начинают трястись, а слезы катятся по ее лицу, я еще больше поражена. Я никогда не видела, чтобы она плакала. Я даже думала, что она физически не способна к этому.
– Я знаю, что была ужасной матерью, и мне нет оправданий. Но твоя бабушка лучше заботилась о тебе, чем когда-либо могла позаботиться о тебе я. Прости меня за все, Холли. Я испортила и свою жизнь, и твою, и ее, и я пытаюсь загладить свою вину. Но я пока еще только учусь делать это.
Я простофиля и сама знаю это, но я никогда не видела маму такой откровенной. Никогда у нас с ней не было подобного разговора. Может быть, это наш второй шанс?
Мне не остается ничего, кроме как обнять ее и позволить ей намочить слезами мою хлопковую рубашку.
Ее голос звучит приглушенно, но я разбираю ее слова.
– Я не говорила тебе о своих замужествах, потому что знала, что долго эти браки не продержатся. И ты без того ненавидела меня, а я не хотела давать тебе еще один повод считать меня неудачницей, какой я и была.
Моя рука сама собой поднимается и начинает гладить ее по спине.
– Нет, мама, я не испытываю ненависти к тебе.
– Нет, испытываешь. Должна испытывать. Я убила собственную мать. Я ужасный человек. За все, что я сделала, я заслуживаю того, чтобы отправиться прямиком в ад, а вместо этого твой муж посылает меня на отдых.
Ее тело содрогается от рыданий, и я уже перестаю понимать, что происходит. И каким-то образом лед, которым я оградила свое сердце, чтобы защитить его от постоянных разочарований в маме и от ее грубых слов, начинает таять.
Когда мы с мамой успокоились и допили наш сладкий чай, она привела себя в порядок и отправилась в кегельбан. Она пыталась уговорить меня пойти вместе с ней, но я не была в настроении оказаться в центре внимания сегодня вечером, будь то караоке или просто появление на публике.
Кроме того, мне нужно было время, чтобы прийти в себя после всего, что случилось в этот день, и я все еще была взволнована. Так что весь последний час я вкладывала все эти эмоции в стихи, чувствуя себя так, словно песня рвется из моей души, в то же время успокаивая меня.
Уже давно стемнело, и на часах почти семь часов, когда в мою дверь снова кто-то стучит.
Кто еще? Я уже больше не в состоянии справиться с новыми сюрпризами. Какое-то время я жду, и когда стук не повторяется, мой бешеный пульс понемногу приходит в норму.
Рев дизельного мотора пробуждает во мне любопытство, и я поднимаюсь и иду к двери. Немного отодвинув кружевную занавеску, я выглядываю и ничего не вижу. Но, немного повернув голову, я вижу, как от моего дома отъезжает коричневый грузовичок. Ой.
Отодвинув засов, я распахиваю дверь, и точно – пакет размером с обувную коробку лежит на сиреневом крыльце.
Я улыбаюсь.
Крей. Поэтому он звонил мне днем?
Я хватаю пакет и поспешно иду на кухню за ножом, чтобы вскрыть его. Внутри к обертке прикреплена записка. Мое сердце начинает усиленно биться, на этот раз уже совсем по другой причине.
Он уехал только вчера, а я уже отчаянно скучаю по нему. Мне