смятением и недоверием.
– Черт, – шепчет она. – Это просто нечто. Как он мог не сказать тебе?
Я снова прислоняюсь головой к стене.
– Что еще он мне не рассказал? – бормочу я.
– Не знаю, детка. Он же твой муж.
– И что мне теперь делать?
Я не знаю, спрашиваю ли я саму себя, Тану или вселенную в целом. К счастью для меня, у Таны есть ответ.
– Тащи свою задницу в Нэшвилл. Приезжай ко мне и заляг на дно.
Мой телефон пищит, сигнализируя о еще одном входящем звонке. Я смотрю на экран, снова надеясь увидеть имя Крейтона. Но это не он. Это Чанс.
– Черт. Чанс тоже мне звонит. Я лучше отвечу ему.
– Он собирается сказать тебе то же, что и я. Тащи свою задницу сюда, а твои друзья тебя прикроют.
– Спасибо тебе за то, что ты меня предупредила.
– Не за что, детка. Я люблю тебя.
Я нажимаю на кнопку и переключаюсь на Чанса.
– Ты слышала новости о том, что все новости о тебе? – говорит он без прелюдий.
– Да. Только что узнала.
– Хорошо. Возвращайся сюда. Ты заляжешь на дно и закончишь свои песни. Бун сказал, что спрячет тебя подальше от любопытных глаз. Я пришлю к тебе Гарсию, чтобы он помог тебе закончить песни, а потом вы с ребятами сможете порепетировать у Буна. Мы выпустим этот альбом как можно быстрее.
От переизбытка информации у меня кружится голова.
– Помедленнее, Чанс. Все это…
– Нет времени медлить, детка. Сегодня утром ты у всех на устах. Мы должны ковать железо, пока горячо.
Мне следовало бы оценить его беспринципный подход, но мне нужно несколько секунд, чтобы опомниться.
– Это моя жизнь, Чанс, черт возьми. Не какое-то гребаное железо.
– Я знаю, куколка. Но тебе нужно лишь держаться и пользоваться моментом. Позвони мне, когда приедешь к Буну.
Я останавливаюсь посреди комнаты, все еще держа телефон приложенным к уху, и слушаю тишину секунд десять, прежде чем опомниться и отключиться.
Серьезно? Вот так все? Он даже не потрудился спросить меня, хочу ли я остановиться у Буна. Я планировала спрятаться за забором Таны. Я сжимаю зубы, зная, что вот-вот взорвусь, и это будет величайший взрыв в столетии.
Мое сердце сжимается от чувства вины. Маме лучше держаться подальше, потому что если я разыщу ее, не представляю, что я скажу или сделаю. А Крейтон… я даже не знаю, что и подумать. Я чувствую себя виноватой, поскольку стала причиной того, что его прошлое полощут в таблоидах, но чувство вины борется с обидой – ведь он не сказал мне о покупке студии, а теперь из-за этого может предстать перед судом.
Он сделал это и не сказал мне ничего. Почему? И почему он сегодня не позвонил мне? Какое-то время я смотрю на телефон, а потом начинаю быстро искать его номер в телефонной книге. Я нажимаю кнопку, пытаясь решить, что я ему скажу.
Но в этом нет необходимости – сразу включается автоответчик.
Я набираю его номер снова.
И снова.
И снова.
И ничего.
В конце концов я звоню в его офис. Но вместо секретарши, которая ответила мне в прошлый раз, я слышу записанный на автоответчике текст, в котором меня благодарят за звонок и предлагают перезвонить по номеру департамента связей с общественностью. Я несколько раз моргаю и кладу телефон на столешницу.
Серьезно, Крейтон? Что происходит?
Единственное, что я могу предположить, – на них обрушился шквал звонков из-за сегодняшних новостей. Несколько мгновений я размышляю о том, не позвонить ли мне в департамент связей с общественностью и не попросить ли их сказать боссу, чтобы он перезвонил жене. Но в конце концов я решаю, что это не лучший вариант.
Мое воображение разыгрывается. Не сидит ли он за столом секретных переговоров, которые не может прервать? Не из-за сделки ли с «Хоумгроун» он подвел меня, когда мне нужно было возвращаться в Нэшвилл? Столько чертовых секретов, и я не в курсе ни одного из них.
Вот вам и попытка наладить нормальные супружеские отношения. Супружеские отношения подразумевают, что ты говоришь супруге, что купил ее студию. Супружеские отношения подразумевают, что ты признаешься в том, что вот-вот окажешься в дерьме из-за покупки этой студии.
А со своей стороны я должна извиниться за то, что не смогла удержать язык за зубами и выдала маме информацию, которую она смогла продать прессе.
Я хочу наброситься на него и в то же время хочу извиниться перед ним.
Почему любовь так сложна?
Когда он все еще не позвонил мне к тому моменту, когда я побросала свои сумки в «Кадиллак», ярость побеждает. Где, черт возьми, мой муж?
Сумка для боулинга – последняя вещь, которую я кладу на заднее сиденье. Я подумывала о том, чтобы оставить ее, но сказала себе – наплевать. У меня предчувствие, что наплевать будет моей мантрой на этот день.
Твоя мама продала тебя таблоидам? Наплевать.
Твой муж купил твою студию и даже не упомянул это? Наплевать.
Твоего мужа тащат в суд из-за покупки вышеупомянутой студии и он и это не упомянул? Наплевать.
Я захлопываю дверцу машины и резко трогаюсь с места. Мне нужно сделать одну остановку, прежде чем я уеду из города, так что я направляюсь к станции техобслуживания Логана.
Я уверена, что, когда я останавливаюсь, шины «Кадиллака» дымятся. Наплевать.
Я открываю дверцу, вылезаю из машины и бедром захлопываю ее. Наплевать.
Решительно направившись к гаражам, я рывком открываю дверь, не утруждая себя тем, чтобы позвонить. Музыка снова грохочет на весь зал, так что я подхожу к приемнику и выключаю его. Наплевать.
Логан, склонившийся над «Мустангом», поднимает голову.
– Опять? Почему ты так не любишь «Цеппелин»?
– В этой группе одни мужики. И этого достаточно.
Хотя сегодня меня не радует и женская половина человечества – и особенно матери.
Логан распрямляется, прислоняется боком к капоту вишневой машины и скрещивает руки на груди.
– Снова Карас?
Я воздеваю руки к небу.
– Естественно! Ну, он и моя мама.
Я расхаживаю по гаражу, переступая через разбросанные по полу инструменты, и выкладываю ему всю эту горестную историю.
Когда я заканчиваю, Логан смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– У тебя выдалось неудачное утро, детка.
– И не говори.
– Что я могу сделать?
Я вспоминаю о причинах, которые заставили меня приехать сюда.
– У меня две просьбы, если не возражаешь.
– Все, что хочешь. Тебе нужно лишь попросить.
На мгновение я задумываюсь над тем, чтобы попросить его разыскать мою маму, но потом решаю, что это самая плохая