Бакстон, Дж. П. Гуч, Хью Лоу, Дж. Кеннауэй) и журналисты (Дж. Макдональд, Г. Брэйлсфорд, Дж. Баучер, Г. Невинсон), выдающиеся ученые (А. Эванс и Дж. Тревельян), религиозные деятели (епископы Вустерский, Рочестерский и Херефордский, каноник М. Макколь), главы колледжей Оксфордского и Кембриджского университетов.
Балканский комитет развернул интенсивную и многогранную деятельность. Им проводились открытые лекции, собрания, встречи, где обсуждалась тяжелая ситуация, сложившаяся в европейских провинциях Турции, и выдвигались различные проекты урегулирования македонского кризиса. Только за август 1903 г. Балканским комитетом было организовано более 200 публичных лекций в различных городах Британии[351]. Как правило, отчеты об этих мероприятиях и принятые на них резолюции или воззвания публиковались в ведущих газетах (например, в «Таймс» или «Дэйли Ньюз»)[352], а также издавались в виде брошюр[353].
Члены Балканского комитета организовали в прессе широкую кампанию по сбору средств для пострадавших от турецких преследований[354]. При их непосредственном участии был создан Македонский фонд помощи, который осуществлял благотворительную деятельность в европейских вилайетах. Британскими добровольцами были открыты госпитали в Кастории и Охриде[355]. Фонд оказывал материально-техническую помощь македонским крестьянам: им поставлялись сельскохозяйственные орудия и домашний скот[356].
Безусловно, представители Балканского комитета были людьми убежденными и «болели за свое дело», и Форин Оффис, дистанцируясь от их антитурецкой риторики на официальном уровне, сумел направить энтузиазм радикалов во благо британской политики на Балканах[357]. Подтверждением этого можно считать разностороннее содействие, которое оказывали английским волонтерам британское посольство в Константинополе и консульская служба в балканских вилайетах. По воспоминаниям Р. Грейвза, британского генерального консула в Салониках, ему неоднократно приходилось преодолевать обструкционизм местной турецкой администрации, чтобы добиться допуска благотворительных миссий в пострадавшие районы[358]. Султан настойчиво выступал против распространения деятельности английских неправительственных организаций на дополнительные территории: несмотря на ходатайство Н. О’Конора, он не позволил Н. Бакстону, одному из руководителей Балканского комитета, оказать гуманитарную помощь жителям Адрианопольского вилайета[359].
Кроме того, сотрудники британской консульской службы в Болгарии сообщали в Форин Оффис о катастрофическом положении, в котором находились македонские беженцы в княжестве, и призывали привлечь внимание английской общественности к событиям в регионе[360]. Они проявляли добровольную инициативу в вопросе организации помощи пострадавшим и высылали в Лондон списки необходимых вещей и лекарств[361].
Очевидным также было взаимодействие между британскими представителями в Османской империи и прессой. Английские корреспонденты, как правило, работали в экстремальных условиях и собирали сведения непосредственно с места событий. В ряде случаев британские дипломаты препятствовали высылке турецкими властями журналистов, которые обвинялись в «фальсифицировании» данных в ущерб имиджу Порты[362].
Деятельность британских корреспондентов на Балканах оказалась важной с точки зрения политики Лондона еще и потому, что они поддерживали контакты с вождями повстанческого движения. Так, уже упоминавшийся Дж. Ваучер неоднократно встречался с лидерами ВМОРО: Д. Груевым, Г. Делчевым, X. Татарчевым[363]. Полученные таким образом сведения позволяли Форин Оффис более точно спрогнозировать, как будут развиваться события в регионе.
Лидеры македонских революционеров, которые, как показало Илинденско-Преображенское восстание, хорошо усвоили принципы ведения «информационной войны», придавали большое значение сотрудничеству с английской прессой, позиционировавшей себя в качестве независимого и объективного наблюдателя. Инсургенты выражали готовность помогать британским корреспондентам в их работе. Зачастую последние проникали на восставшие территории в рядах четнических отрядов. Например, в своих донесениях английский консул в Софии Ф. Эллиот сообщал о том, что X. Татарчев оказывал всевозможное содействие корреспонденту «Дэйли грэфик» У. Кёртону, чтобы «получить беспристрастного свидетеля, который мог бы подтвердить, что жестокости, приписываемые повстанцам, не имеют под собой реальных оснований»[364].
Акции радикалов вызывали крайне негативную реакцию со стороны турецкого руководства, что способствовало дальнейшему ухудшению британско-османских отношений. Турецкие дипломаты жаловались своим британским коллегам на антитурецкий тон ряда английских изданий[365], а султан просил О’Конора употребить свое влияние на то, чтобы пресечь публикации Балканским комитетом «фальшивой информации, которая вводила в заблуждение общественное мнение»[366]. На рубеже XIX–XX вв. в турецкой прессе (например, близкой к султанскому окружению газете «Сервет») циркулировали слухи о причастности англичан к волнениям в Македонии и Йемене[367]. Причем среди политической элиты балканских государств, болгарской и сербской, бытовало убеждение в том, что «Англия также работает… через своих агентов, готовясь к энергичному вмешательству в македонские дела, лишь только определит, что выработанные реформы не принесут практических результатов»[368].
На фоне антитурецкой риторики британских изданий резко контрастировала позиция германских газет. В отличие от англичан, немцы перекладывали вину за волнения в европейских вилайетах не на Порту, а на те элементы, для которых провоцирование беспорядков превратилось в профессию, т. е. на македонских комитаджей[369].
Переходя к следующему параграфу, подведем промежуточные итоги. С одной стороны, международные отношения на Балканах характеризовались разновекторностью интересов великих держав, а потому вряд ли можно говорить о наличии у европейских правительств общего видения процесса македонского урегулирования. С другой стороны, никто не мог предсказать с уверенностью, по какому сценарию будут развиваться события в Османской империи: максимальное ослабление центральной власти и окончательная потеря Портой контроля над ситуацией могла спровоцировать интервенцию великих держав в Турцию[370]. Это неизбежно актуализировало бы ближневосточный вопрос, в том числе его азиатскую компоненту, что с точки зрения Лондона и Берлина, Парижа и Петербурга было крайне несвоевременно и опасно, поскольку не гарантировало им реализации их стратегических целей. Таким образом, Мюрцштегская программа являлась для великих держав компромиссом в том смысле, что позволяла при общем согласии сторон не поднимать проблемы азиатских провинций Османской империи. Австро-русская схема реформ со всеми ее изъянами и обтекаемыми формулировками предоставляла великим державам просторное поле для дипломатической борьбы. Перефразируя У. Черчилля, можно сказать, что в начале XX в. Македония превратилась в «мягкое подбрюшье» Османской империи, а значит, и Ближнего Востока.
Санкционируя Мюрцштегскую программу, Британия, помимо всего прочего, учитывала и плохую подготовленность Македонии к самоуправлению. Насколько революционные комитеты, сумевшие наладить повстанческую деятельность, могли в мирных условиях организовать в провинции, столь пестрой по своему этноконфессиональному составу, адекватную систему управления? Ведь турки в Македонии, как отмечал корреспондент «Таймс» в Салониках, в течение долгого времени занимали административные посты, обладали сводом законов, пусть архаичных и недемократических, а также войсками, чтобы претворять их в жизнь[371]. Проблему перехода Македонии к автономному правлению, на взгляд Лондона, и должны были разрешить намеченные реформы.
Корректировка политики Великобритании на Балканах предполагала поиск новых методов проведения влияния в регионе. Лондон посредством взаимодействия с радикалами использовал элементы того внешнеполитического ресурса, который сегодня мы называем «мягкой мощью» («soft power»). Радикалы фактически приняли «правила игры» македонских революционеров. Последние, устроив масштабное восстание, стремились привлечь внимание