характеризовал отчеты И. Цончева, которому было заявлено о готовности британских специалистов оказать помощь в реорганизации болгарской армии[395].
Все же после напряженных переговоров в апреле 1904 г. было подписано соглашение между Болгарией и Османской империей. В соответствии с данным документом София обязывалась пресечь формирование на своей территории военизированных отрядов, а также прекратить поставки в мятежные провинции оружия и взрывчатых веществ. В свою очередь Порта подтвердила намерение претворить в жизнь Мюрцштегскую программу реформ, пообещала даровать всеобщую амнистию политическим заключенным, репатриировать из Болгарии беженцев, которые покинули Македонию в течение последних двух лет, возвратить им земли и оказать содействие в восстановлении жилищ. Кроме того, специальными статьями аннулировались ограничения, налагаемые на болгарскую торговлю, а также болгарским подданным империи предоставлялось право занимать гражданские и судебные должности в османских государственных структурах. Дж. Бьюкенен назвал заключенное соглашение моральной победой правительства генерала Р. Петрова, поскольку оно давало Болгарии право наравне с великими державами настаивать на неукоснительном исполнении всех пунктов программы[396]. Все это, на взгляд Лондона, служило дополнительным подтверждением того факта, что Болгарское княжество превращалось в значимого регионального игрока.
Вместе с тем в Англии понимали, что Болгария продолжала целенаправленно готовиться к столкновению с Турцией: в ее бюджете военные расходы занимали вторую строчку после государственного долга[397]. Причем, по мнению британских дипломатов, армия ни одного балканского государства не достигла такой эффективности, как болгарская[398]. Несомненно, сильная в военном отношении Болгария представляла опасность для Турции: перманентная напряженность на болгаро-турецкой границе являлась сдерживающим фактором для Порты и лишала ее стратегического преимущества на других направлениях.
Дестабилизация ситуации в Османской империи отвечала интересам и Лондона, и Софии на протяжении большей части 1900-х гг. (по крайней мере, до Младотурецкой революции 1908 г.). Хотя Англия признавала за княжеством центральное место в расстановке сил на Балканах, она вместе с тем традиционно решала региональные проблемы, в том числе балканские, через взаимодействие с великими державами. Британии было необходимо выстроить такую модель взаимоотношений с ведущим балканским государством, которая позволила бы ей эффективно поддерживать свое влияние в регионе. Лондон продемонстрировал гибкий подход к этой задаче.
Во-первых, Англия всячески подчеркивала свою непричастность к разработке Мюрцштегской программы реформ, а потому вся вина за пробелы, содержавшиеся в схеме, перекладывалась Форин Оффис на Вену и Петербург[399]. Это позволяло Софии ориентироваться на британскую позицию и апеллировать к поддержке Лондона. Болгарскому руководству особенно импонировало контрпредложение Лэнсдауна по созданию автономной Македонии во главе с христианским генерал-губернатором. Военно-политическая элита княжества всегда подчеркивала, что, в отличие от греческих и сербских националистов, которые стремились к аннексии европейских вилайетов Турции, болгарские революционеры сражались за автономию Македонии[400]. Такие заявления правящих кругов Болгарии кажутся вполне естественными, если учесть, что они надеялись на повторение сценария Восточной Румелии и в случае с Македонией (ведь именно содействие, оказанное княжеству Англией в 1885–1886 гг., определило его дальнейшую судьбу). Мюрцштегская программа была критически встречена ведущими болгарскими политиками и экзархом[401]. Австро-русская схема характеризовалась болгарами как неосуществимая на практике[402].
Позиция англичан по македонскому вопросу, на взгляд германских дипломатов, только усугубляла обстановку в регионе. Британский дипломатический агент в Софии, по словам немецкого посла в Вене графа К. фон Веделя, даже не скрывал своего скептического отношения к Мюрцштегской программе, чем оживлял болгарские притязания на Македонию[403]. Германский имперский канцлер Б. фон Бюлов в докладе Вильгельму II отмечал, что англичане на официальном уровне подталкивали болгар к войне[404].
Во-вторых, росту популярности Англии среди болгарской элиты способствовала деятельность британских радикалов. Достаточно сказать, что Балканский комитет в целом отличался проболгарскими симпатиями. На страницах либеральных изданий княжество выступало как олицетворение прогрессивного балканского государства. «Исчезновение Болгарии с политической карты, – писал один из членов Балканского комитета X. Лоу, – поставит крест на деле прогресса и свободы. Это также будет тяжелым ударом по британским интересам на Ближнем Востоке»[405]. Причем радикалы не ограничивались лишь одной публицистикой, их частые поездки в регион и двусмысленные заявления болгаро-македонским политическим деятелям будоражили воображение последних. По донесению болгарского дипломата А. Тошева, Ч. Мастерман и братья Бакстоны, видные деятели все того же Балканского комитета, доказывали ему необходимость усиления ВМОРО, которую Болгария могла бы использовать в случае войны с Турцией. При этом английские агенты признавали, что Британия вряд ли вступит в конфликт на их стороне, но, возможно, обеспечит им поддержку[406]. Такая уклончивая, но вместе с тем провокационная позиция британских представителей побуждала болгарское руководство предпринимать более решительные шаги в отношении Порты.
Болгарская элита довольно чутко реагировала на «славословия» британской либеральной общественности в адрес княжества. Они позволяли ей увериться в важности болгарского фактора для политики великих держав в регионе. Местные правящие круги начинали воспринимать Болгарию как весомый элемент баланса сил на Балканах. В начале XX в., выстраивая свои отношения с Лондоном, болгарское руководство мыслило категориями последней четверти XIX в., т. е. играло на традиционных англо-русских противоречиях на Ближнем Востоке. Болгарские военные убеждали британских дипломатических представителей в Софии в том, что, «поддерживая Болгарию, Британия всегда будет иметь в своем распоряжении мощную армию, способную сдерживать Россию»[407].
Итак, образование Болгарии в «сан-стефанских границах» и превращение ее в регионального лидера автоматически решало проблему реорганизации политического пространства европейских провинций Турции. Однако в силу объективных причин (прежде всего из-за позиции великих держав) этот вариант только ждал своей актуализации.
В 1904–1908 гг. дипломатическая активность великих держав в Балканском регионе концентрировалась вокруг реализации Мюрцштегской программы. Британия, которая никогда не стремилась непосредственно присутствовать на Балканах, проводила политику поддержания силового равновесия на полуострове: не будучи сама заинтересованной стороной, она манипулировала разногласиями между другими державами, таким образом, не допуская чрезмерного усиления ни одной из них. Балканский, в данном случае македонский, вопрос предоставлял ей подходящее пространство для внешнеполитического маневрирования.
Исходя из анализа международной обстановки, Лондон счел тогдашний момент неблагоприятным для выдвижения предложений по проведению радикальных преобразований в европейской Турции. Франция, по сути, дистанцировалась от не представлявшего для нее существенной важности македонского вопроса, фактически предоставив «свободу рук» своей союзнице России. Французский посол в Лондоне П. Камбон в разговоре с Лэнсдауном дал понять, что правительство его страны ни при каких условиях не собиралось поддерживать программы, выходящие за рамки того, что ранее озвучили Вена и Петербург[408]. В свою очередь германское правительство через Маршалля информировало представителей России и Австро-Венгрии в Константинополе о том, что Берлин отказывался брать на себя инициативу в решении балканских проблем[409].
Тактика Лондона, вынужденного действовать в рамках Мюрцштегской программы, заключалась во внесении многочисленных поправок и дополнений в австро-русский проект.