Затем появляется одинокая, толком даже не услышанная мной, мысль: «Ну, и что теперь?». Словно в ответ на мой невысказанный вопрос, шар начинает светиться собственным леденцово-желтым, теплым как от электрической лампочки, светом, а я ошарашено жду дальнейшего развития событий.
Но ничего не происходит. НИ-ЧЕ-ГО-ШЕНЬ-КИ!
Вера сжалась в комок на диване и так же как я не двигается и не произносит ни слова.
Преувеличенно громко тикает механический будильник – тот самый, исчезновение которого вызвало у меня настоящую эйфорию вечность назад, когда я открыл глаза и не обнаружил вокруг себя привычной банальной реальности. Октябрьский ветер колышет занавеску, проникнув как вор в открытую всего на миллиметр форточку, оставляя памятку о своем невесомом и недолгом присутствии в виде нескольких дождевых капель на подоконнике. Слишком громким и каким-то ненастоящим кажется столкновение капель, медленно сползающих из плохо закрытого кухонного крана, с мойкой из нержавеющей стали.
Время остановилось, решая продолжать ли ему двигаться дальше или сделать ход конем, изогнуться спиралью и двинуться как на бог на душу положит.
Мной же овладело какое-то вялое тупое равнодушие ко всему. Чувствую себя так, словно из меня выжали всю кровь – усталым и каким-то… неживым что ли? Такое ощущение, что я подарил всю свою силу, рассчитанную на несколько десятилетий, отсчитанных мне небесной канцелярией, какому-нибудь заезжему шарлатану и теперь я не человек, а остов – чучело, прикрытое кожей и набитое поролоном.
И вдруг становиться темно. Непроницаемо темно – не так как если сидишь вечером с выключенным светом. Я даже на долю секунды испугался, что ослеп. Подползаю ближе к дивану и нащупываю теплую ладонь Веры – во-первых, вдвоем не так страшно, а во-вторых – не дай бог потерять или забыть ее здесь ненароком.
Шар начинает светиться снова. Причем я готов поклясться, что свечение его возрастает и становиться более желтым и более горячим. Темнота также теряет однородность – начинает искриться редкими цветными бликами и рябить, почти как отражение беззвездного ночного неба на поверхности воды.
Свечение миниатюрной копии Мира поневоле притягивает наши взгляды, будто обладает способностью к гипнозу. Оторваться не то, чтобы невозможно – просто нереально тяжело и к тому же одна мысль о том, что можно сдаться и отвести глаза вызывает тошноту и внутреннее, почти физическое, сопротивление. Позволяю этому магнетическому сиянию овладеть всем моим вниманием без остатка, всем существом и, наконец, наступает момент, когда все, кроме него исчезает. По-настоящему пропадает – остается только свет, приближающийся ко мне очень медленно, но я знаю без тени сомнения, что когда он достигнет нас, мы…
– Эй, Саня, тебе не кажется, что притворяться мертвым вместо того, чтобы обнять старых друзей – по меньшей мере, свинство?
Глюки – приехали… давно не виделись, называется!
Осторожно приоткрываю один глаз. Солнечный свет ослепляет меня лишь на секунду, а потом его заслоняет улыбающееся во все тридцать два зуба лицо Веника.
– Саня, – тормошит он меня. – Ну хватит придуриваться! Вставай уже!
– Вера, – шепчу, не в силах разговаривать нормально.
– Здесь твоя Вера, – смеется Вениамин. – Где ты откопал такое чудо? Вон, посмотри, только очнулась, а уже скачет по травке как козленок женского рода с Митричем на пару.
– С Митричем? – Я аж подскочил от удивления.
Ошеломленно оглядываюсь по сторонам. Лежу я оказывается на травке, неподалеку нерешительно топчется Виллиса, рядом с моей ногой копошиться растолстевшая от будущего многочисленного потомства бобтушка, а любимая моя бежит ко мне, еле касаясь земли босыми ступнями, наперегонки с большим рыжим ризеншнауцером. Ризеншнауцер (кто бы сомневался!) лидирует в этой гонке, ибо собачьи лапы лучше приспособлены к этому процессу, нежели человеческие ноги.
– Как же я за всеми вами соскучился, братцы!.. – шепчу все еще не находя в себе бодрости говорить нормально. – Я сейчас совсем немного посплю и у меня, надеюсь, появятся силы, чтобы обрадоваться по-настоящему…
ПУСТОТА
Вынырнуть из сна невыносимо и тяжко – его липкие лапы уже который час возвращают обратно. Вязкая темная сущность, вызывающая ужас. Только животный ужас и желание чтобы все прекратилось, сгорело без остатка. Даже убежать потребности не возникало. Не было веры в то, что это удастся. А если веры нет, зачем пытаться?
Еще несколько дней назад попытка такого рода могла бы увенчаться успехом. Но только не сегодня. Ушли силы, а с ними и воля к жизни. А значит, ну его все, к чертям собачьим! Пусть Пустота своими черными лапами заберет меня, давно ведь за мной охотиться. В каждом сне, в каждом вдохе, в каждом движении чувствуется ее присутствие – тягостное, тягучее, тисками сжимающее время, не давая очнуться и оторваться, не оставляя надежды на благополучный исход.
То есть время пришло. Время возвращаться туда – в точку отсчета, в Начало из которого все возникает и в котором все исчезает без следа – в Пустоту.
Она хитрая тварь. Она может притворяться целебной, заманивая неудачников, жаждущих забвения. Им она показывается во всей красе, они идут на ее зов, еще и радуются, глупцы.
Но я-то знаю, какова она на самом деле – она губительна и вездесуща. Лишь на жизнь можно получить отсрочку, а потом госпожа Пустота все равно возвращает беженцев обратно.
Это она распустила слухи о Вечной жизни, для того, чтобы нам, наивным, было не страшно. Чтобы мы не бежали сломя голову, едва завидев кончик ее черной мантии. Она конечно итак, в конце концов, получает все что хочет, но ей приятнее, если мы сами ищем приюта в ее объятиях. И к ее услугам всегда такие как мы – слабые, беспомощные создания.
Но я, пожалуй, еще посражаюсь.
Минутная слабость прошла и я снова готов к бою. К одному из многих выигранных до этого, и одному проигранному лишь один раз в будущем. Сейчас для меня главное выскользнуть из ее цепких объятий, протиснуться наружу. Туда – в мир, полный света, красок, чувств и многого еще, чего нельзя вспомнить за одну секунду. Собрать воедино самого себя, взрастить в себе упорство рождающегося младенца, любовь к жизни умирающего в расцвете сил человека, желание узника покинуть пределы собственной тюрьмы, безграничное стремление ростка, прорывающего камни для того, чтобы увидеть солнечный свет.
Только этот внутренний коктейль может вытянуть меня из моего кошмара.
Один вдох, один удар сердца – только эту паузу я могу себе позволить. Только эту секунду, чтобы собраться и накопить сил. Больше – ни-ни – это чревато тем, что я застряну в Пустоте как муха в паутине и тогда вряд ли уже смогу выбраться. Одна эта мысль мобилизирует меня лучше, чем пинок божественного ботинка, которого, по правде, ждать нет смысла – сам, все сам. Как всегда. Поэтому, набрав полные легкие воздуха, одним волевым усилием, с диким утробным животным криком, разрываю вязкую сеть и просыпаюсь.
Открываю глаза и сажусь, прикрывая ладонью глаза от яркого света. Голова невыносимо тяжелая, руки дрожат, ноги как ватные – в общем, полный набор приятных ощущений только что проснувшегося человека, сбросившего с себя ночной кошмар как рваный плащ, пугавший прохожих. Но главное, что я все-таки до сих пор живой. И относительно здоровый, что тоже немаловажно.
Теперь бы еще вспомнить в который раз как забыть ночную битву, как не сдаваться и не поддаваться зову Пустоты для того, чтобы найти в себе силы быть счастливым. Дальше. Всегда. До последнего вздоха, после которого я буду целиком и навечно в ее власти. Заполнять свою жизнь событиями и эмоциями. Каждое утро забывать и каждый раз оттягивать ночное сражение до последнего. Засыпать только тогда, когда найдется веская причина проснуться следующим утром. И даже после нахождения этого призрачного якоря, возвращающего к жизни, не засыпать еще некоторое время. Тогда усталость становиться сильнее страха не проснуться однажды утром – это и есть фирменный рецепт имени меня любимого.
Покамест сонная одурь стекает с меня как живое желеобразное существо, комната постепенно начинает приобретать привычные очертания, согревая сердце обыденностью пейзажа и охлаждая разгоряченный беспокойным сном лоб. Мне требуется несколько минут глубоких медленных вдохов-выдохов для того, чтобы окончательно прийти в себя и, наконец, обрадоваться окончанию очередной одиссеи и мягким солнечным лучам, проникающим сквозь занавеску, отчего каждый предмет, находящийся в моей берлоге, светится, словно сам по себе. И только тогда я покидаю собственное поле битвы даже не оглянувшись.
Контрастный душ – лекарство от многих бед. А если после него, не вытираясь, натянуть на себя что под руку попадется и выйти на балкон, а потом стоять раскинув руки, впитывая в себя животворную энергию солнца, то и вовсе – панацея. Во всяком случае, для меня.