…Несказанное. Синее. Нежное.
Тих мой край после бурь, после гроз.
И душа моя, поле безбрежное,
Дышит запахом меда и роз…
Маша свернулась калачиком, положив мне голову на колени, и задремала. Я охранял ее легкий сон. Следил, чтобы ее сонная полуулыбка не исчезла, не дай бог. Смотрел, как постепенно светлеет кусочек неба, очерченный оконной рамой, как розовеет окружающий нас осколок мира. Слушал первых утренних птиц, названия которых никогда не мог вспомнить. Да и разве оно имеет какое-то значение?.. Их песни рассказывают истории, предназначенные лишь для таких же ранних существ как они сами. Изредка мне удается вслушаться в удивительные рассказы этих маленьких путешественников: о дальних странах, о безбрежном океане, о людях, которые для всех птиц выглядят примерно как угловатые негармоничные суетливые лысые великаны; о том, что они так долго живут на этой планете, что уже потеряли счет сменившимся за их век человеческим временам. И мне становиться немного жаль того, что я не один из них. Правда, совсем немножко…
Маша тихонько вздыхает и открывает глаза (примерно за пять минут до окончательного воцарения Солнца над нашим городом). Я касаюсь губами ее щеки и иду варить кофе.
Ее кухня и мое присутствие в ней нисколько не поражают мое воображение. Это какое-то очень правильное положение вещей – то ощущение, к которому стремишься всю жизнь и, обретя его, наконец, успокаиваешься.
Поэтому я даже умудрился не прозевать кофе, не пересушить тосты и Машу не выпускать из объятий несколько радостных минут – все это одновременно, заметьте!
Может быть, это и было настоящее счастье. Со-частие. Но позже я все-равно покидаю ее. Просто потому, что не знаю, не имею представления о том, что будет дальше.
Она провожает меня молчаливой безропотностью, но, закрывая дверь, я слышу, как она всхлипывает.
Что ж, мне необходимо побыть одному. Без чужой шелухи, оседающей в моей душе после очередного приступа со-переживания. Возможно вечером я вернусь другим. Настоящим. Только к ней.
Но сейчас я все-таки спускаюсь по этой чертовой лестнице и выхожу в раннее июньское утро…
Начинаю снова бег по замкнутому кругу. Брожу по улицам, не вглядываясь в лица случайных прохожих. Ловлю на лету чужие радости, оставляющие в сердце маленькие алмазы, которые при желании можно будет достать, отряхнуть и полюбоваться сквозь них на Солнце когда-нибудь потом, когда станет совсем плохо. Ищу впечатлений, залечивающих сердечную муть… Только так я чувствую себя в безопасности от Ее Величества Пустоты. Даже сейчас, не смотря на ночь, проведенную рядом с Машей, я всем телом ощущаю ее затягивающее присутствие. Только дай себе расслабиться, и finite la comedians… Она схватит за горло и отволочет в свое черное царствие, в вечное рабство и преклонение перед ее величием.
Мой страх умноженный на силу человеческой мысли, давно очеловечился. Думаю, он бродит где-то невидимый человеческому глазу. Время от времени его можно заметить рядом, но только если внимательно вглядываться в тени за спиной, когда видишь свое отражение на блестящих поверхностях. Такое себе своевольно возникшее привидение. Бесплотный дух, обретающий человеческие черты только в полной темноте и одиночестве. Изредка он прикасается к моей щеке своими ледяными пальцами, от чего по моему телу начинают бегать мурашки, даже если на улице сорок градусов по Цельсию. Именно так я ощущаю его в те минуты, когда забываюсь. Он словно напоминает мне каждый раз, что окружающий мир не слишком реален, а неизменны только мои сны о Пустоте, да и сама она собственной персоной, конечно, как же без нее.
Господи, ведь это так несправедливо! Сегодня я мог бы стать самым счастливым человеком на Земле. Но эта безумная старая горгулья, моя мучительница и мой будущий палач, она не отпускает меня. Она борется за каждую лишнюю жертву как мать за своих детей. Но есть еще одно обстоятельство, которое мучает меня сейчас больше чем присутствие Черной Карги: я не знаю, как уберечь от ее жала свою любимую…
Из мрачной одури меня вытягивает все та же, не искривленная чужим присутствием, реальность. Конечно, спасибо ей за это большое, что бы я без нее делал, без этой реальности!
Рядом с моими ногами падает наполовину раскрытая сумка, из которой как осенняя листва высыпаются мужские брюки и рубашки. Вижу это как в замедленной съемке. Величавый полет и предопределенное земным притяжением падение вместилища мужского гардероба, вводит меня в состояние бесшабашного мальчишеского веселья. Прямо как в детстве, ей богу…
– Так же и убить можно, честное слово… – хохоча выкрикиваю в утро. А виновница моей неожиданной радости стоит на балконе пятого этажа ярко желтого дома и лепечет какие-то невнятные слова извинений.
Такая милая барышня и такая жестокая…
Небритый мужик неопределенного возраста присаживается на тротуаре и начинает заталкивать вещи обратно в сумку. А я покидаю парочку без слов и сожалений. Пусть сами разбираются, главное, чтобы не поубивали друг друга.
Такое, мягко говоря, неординарное, и в сущности грустное, событие, подарило мне избыток воодушевления, и я, не оглядываясь, бегу по улице, не давая себе воли подумать и решить куда.
Какая разница, правда, ведь?.. Лишь бы не оглядываться и не останавливаться. Дышать. Жить. Пить горячий летний воздух жадными глотками. Купаться в солнечных лучах, пока еще есть такая возможность. Ощущать на себе чужие непонимающие взгляды. Непонимающие откуда столько радости в одном человеке. При желании можно попробовать подарить ее осколок какому-нибудь заработавшемуся измученному прохожему: улыбкой или взглядом, сопереживающим касанием или целенаправленным посылом – радугой. Не зря ведь существительные «радость» и «радуга» имеют один корень. И мне удается даже это, потому что в таком состоянии человек может многое. Прохожий на секунду вздрагивает, останавливается, и, вдохнув полной грудью, растягивает лицевые мускулы в широченную искреннюю улыбку. Сам не понимает, что на него нашло, но радуется.
Вот и ладненько. До свидания вам, уставший прохожий, у меня другие дела.
Мои, вконец взбесившиеся от радости, конечности занесли меня аккурат в Центр Города.
Здесь всегда полно туристов и бездельников. Мимов и артистов. Торговцев и фотографов. Спешащих на работу и праздных зевак.
Обычно я терпеть не могу эту образцово-показательную площадь с вычурными фонтанами и безвкусными памятниками современной архитектуры. Но сегодня я с удовольствием ныряю в толпу, мерящую шагами расстояние от начала до конца этого осовремененного оазиса по огромным булыжникам мостовой.
Уличное движение перекрыто – и слава богу…только его здесь не хватало! Отмороженное скопление народа течет лениво и почти бесцельно. Я на время хочу стать его частью. Обезличиться и обесцветится. Растаять, исчезнуть, отдохнуть немного. Путь человеческая стихия несет меня, куда ей угодно, все равно мое странствие – ненаправленное.
Закрываю глаза и отдаю ей главенство в управлении собой любимым. Пускай порадуется, бедняга. Меня несет куда-то в неопределенное ТУДА. Кружит. Разворачивает в обратную сторону как лишившуюся руля моторную лодку. Мне душно от смешения ароматов чужих тел, раскаленного асфальта, женских духов, мужских одеколонов и табака.
Я периодически извиняюсь, наступая кому-нибудь на ноги или случайно задев локтем. Чужие лица сливаются в одно и проносятся мимо. Несколько раз я получаю чьей-то сумкой в живот и спину; вздрагиваю от излишне резких окриков; расплываюсь в улыбке, заметив девушку, преодолевающую площадь на плечах парня; отшатываюсь от отвращения при виде потной лысины какого-то бюрократа, внезапно перегнавшего меня…
И только обессилив от борьбы за выживание в человеческом шторме, осознаю, что, наверное, пора уносить ноги. Понимаю, что ни одна толпа не избавляет человека от внутреннего одиночества и от вавок в голове тоже не излечивает, к моему глубочайшему сожалению!..
Но все-таки эта, наполненная мельканием человеков, медитация принесла свои плоды. Внезапно я ощущаю, что хочу назад, к Маше.
И какого, спрашивается, я линял, как последний дурак, из этого вместилища ночных положительных эмоций? Чего я испугался? Зачем нужно было уходить, когда была возможность остаться? И как я мог оставить девушку одну наедине с ее страхами?
В пору головой об стенку биться от собственного слабоумия, ей-богу…
Эта простая, в сущности, мысль, пришла ко мне настолько внезапно, что у меня даже ноги от неожиданности подкосились. Присаживаюсь на одну из скамеек и оглушено пялюсь на воробьев, поедавших остатки чьего-то гамбургера.
Мои мыслительные процессы, породив мысль о возвращении в Машины объятья, взяли тайм-аут – мол, справляйся сам, дорогой товарищ, а мы пока соснем часок. Зато за моим сердцем было не угнаться никакому чемпиону мира по плаванью. В каком только из участков своего бренного тела я не ощущал его барабанный бой!