— Отец есть?
— Нет.
— А мать?
Он не ответил.
— Вишни зацвели, — сказала она после некоторого молчания, глядя в окно.
— Хорошо, — сказал Федор и повернулся лицом к стене.
Тося рассказывала Василию Васильевичу о нелюдимости Федора. А тот слушал, барабанил пальцами по столу и неопределенно, как бы про себя, произносил:
— Да-а… Так, так… — и спрашивал: — Стонет?
— Нет. Никогда.
Однажды, когда Тося докладывала о больном, Василий Васильевич сказал:
— Мне надо знать всю его жизнь. — Он задумался и через некоторое время продолжал: — Здесь надо какое-то другое средство… Другое лекарство… Знать всю жизнь больного! Настоящую его жизнь, не анкетную… Кто знает, Тося, может быть, в этом и есть главный секрет медицины. Скоро ли мы дойдем до этого? Но дойдем, Тося, обязательно дойдем… Пси-хо-ло-гия!.. Будущий врач должен быть сначала психологом, а потом уж врачом… Дойдем. Помаленьку дойдем.
— Вчера приходили два комсомольца, со значками, — будто без всякой связи с мыслями Василия Васильевича сказала Тося, — Очень просили пропустить их к Федору. Но вас не было, а сама я не могла. Вы же сказали…
— Так-так! — живо перебил ее Василий Васильевич. — Что за комсомольцы?
— Я с ними разговаривала. Рассказала о больном. Вежливые такие оба. «Мы, говорят, ему близкие: этот — брат, а тот — друг». Их губком комсомола командировал — одного сюда, в Тамбов, в совпартшколу, а другого — в сельскохозяйственное училище, в Белохлебинский уезд. Завтра придут снова. Пускать?
— Сначала — ко мне, — еще более оживленно сказал Василий Васильевич, — Так, так. Друг и брат. Это оч-чень хорошо!
— Обоих пускать?
— М-да-а… Мне бы надо поговорить с другом отдельно. Ты так сделай: брата, мол, могу пустить сразу, а друга — к врачу. Так мы их и разъединим. Федора приготовь к встрече.
— Как?
— Ну, скажи ему так, весело: знаю, мол, у тебя есть брат. Он уж тут не промолчит. Может, спросит что, а ты ему продолжай: брат-то приходил, а ты спал. Врач, мол, не разрешил будить — на меня все сваливай… Так. И скажи: завтра еще придет. Там смотри сама, чувствуй больного. Чтобы Меньше волнений, меньше волнений. Издалека приготовь.
Вечером того же дня, после сдачи дежурства, Тося осталась в больнице, вошла в палату и села у кровати Федора. Он все так же неподвижно смотрел в потолок, не поворачивая к ней головы. Свет настольной лампы падал на лицо больного, и он слегка щурил глаза. Тося заметила это, отошла к столику и, глядя на Федора, некоторое время возилась с абажуром, то наклоняя, то поднимая его так, чтобы свет не падал на лицо.
— Помню, лет шесть тому назад, — заговорила она, — лежала я в больнице. Бывало, все жду подружку. Лежу и жду — придет или не придет?
Федор повернул к ней лицо и пристально посмотрел на нее. А Тося села к кровати и спросила улыбаясь:
— Ну? Что букой смотришь?
У Федора блеснул в глазах лучик улыбки.
— А я вот знаю, — продолжала она весело, — у тебя брат есть, комсомолец.
— …
Тося вздрогнула и широко открыла глаза: Федор сел! Сел, опершись руками, сел, хотя ему больно от этого нестерпимо. Ведь он только что думал о Мише, о его судьбе. Он каждый день о нем думал. Он не знал участи Миши; иногда ночью он просыпался и с ужасом воображал его избитым, окровавленным. А из слов Тоси он понял, что Миша здесь, в городе.
Тося наклонилась к нему, поддерживая за плечи и ласково говоря:
— Нельзя так, нельзя. Василий Васильевич не разрешал… вставать.
А он уже смотрел ей прямо в глаза, ясные и открытые, сочувственные и такие чистые, что не заговорить уже не мог.
— Миша… Миша здесь, — произнес он.
— Здесь он, в Тамбове. Завтра придет… Придет. Ложись, ложись тихонечко. Вот так. Ложись.
Она осторожно уложила больного вновь и как бы нечаянно скользнула рукой по его голове.
Ой какие спутанные волосы!
Она сняла свой гребешок и стала расчесывать ему волосы. Федор послушно лежал, глядя в лицо медсестре.
— А еще друг твой приходил с ним. Вежливый такой… и губы бантиком.
— То — Ваня Крючков, «Ломоносов», — чуть слышно, слабым голосом сказал Федор, а лучик счастливой улыбки снова скользнул по его лицу.
— Почему — «Ломоносов»?
— Умный сильно.
Вот так она сидела, расчесывала волосы, рассказывала о ребятах. От нее Федор узнал, что Ваня поступил и Тамбовскую совпартшколу, а Миша — в сельскохозяйственное училище, оба — в разные места. Каждое слово Тоси о них ложилось внутри Федора ласковым нежным лекарством и заглушало боль.
Федору захотелось говорить.
— У тебя-то есть отец? — спросил он.
Тося ответила, грустно усмехаясь:
— Вот возьму и буду молчать, как ты. — А потом с горечью, наклонив голову, сказала: — Нет отца… Антоновцы убили… в продотряде.
Федор видел наклоненную голову девушки и кудряшки, печально свесившиеся к щекам. Смотрел он на нее, и в памяти всплыли Кучум, Дыбин, Васька Ноздря. Потом — Сычев перед самосудом. Возникла ненависть, смешалась с жалостью к Тосе. И тогда взгляд его стал уже решительным. Он осторожно, как чужую, тяжело протянул руку, положил ее на плечо девушки и тихо сказал:
— Надо выздоравливать.
Федор возвращался к жизни: непокорный дух победил смерть!
…О вечернем разговоре Тося рассказала Василию Васильевичу. Умолчала лишь о том, что ей не хотелось уходить из палаты.
А когда на следующий день пришли Ваня и Миша, то она встретила их, как давно знакомых, и распорядилась:
— Мишу — можно, а Ваню — к врачу.
Ребята догадались, что имена их она знает от Федора, недоумевали, зачем одного — туда, а другого — сюда.
Василий Васильевич встретил Ваню в дверях:
— А, здрасте, молодой человек. Это вы — Крючков-Ломоносов?
— Я, — ответил Ваня, чуть смутившись.
— Так, так. Садитесь. Друг, значит?
— Друг.
Василий Васильевич, изучая взглядом Ваню, еще раз пригласил:
— Да садитесь же, молодой человек, садитесь.
Ваня сел на белый деревянный диван. А Василии Васильевич вышел из-за стола, сел рядом с Ваней, как хорошо знакомый, и сказал:
— Вот что, Ваня: буду говорить прямо. Чтобы вылечить вашего друга, мне надо его знать. Расскажите мне о нем все. Все, все! Я изредка буду задавать вопросы. Сейчас я закончил обход — свободен на час. Целый час в нашем распоряжении.
Василий Васильевич обращался к Ване просто и душевно. Это сразу расположило парня к врачу. А главное: только-только увидел человека, в первый раз, и сразу — «Вот что, Ваня!».
И Ваня рассказал все. Час ли, два ли просидели они так — оба не заметили. Но Василий Васильевич, провожая молодого собеседника, уже держал его за плечи и горячо говорил:
— Такие, как вы с Федором, — новое. Сычев — старое, но в новой форме. Федору надо знать свое место, понять свое место. Да, это точнее — понять свое место. Это — тоже лекарство: найти свое место! — воскликнул он.
…В то время как Ваня вошел к Василию Васильевичу, Миша открыл дверь в палату Федора и остановился. Перед ним лежало неподвижное тело, покрытое одеялом. Лицо, в иссиня-черноватых кровоподтеках, было неузнаваемо. Но глаза, эти смелые и решительные глаза брата, с застывшей мучительной болью, все-таки улыбались. Как редко видел Миша такую улыбку глаз Федора! У Миши задрожали губы. Он силился что-то произнести. И вот он почти шепотом произнес:
— Федя!.. — и, опустившись на колени перед кроватью, спрятал лицо в складках одеяла.
Федор гладил его волосы непослушной рукой, с трудом передвигая ладонь. Боли не было. Нет такой боли, которая была бы сильнее настоящей любви и преданности!
Тося неслышно подходила на цыпочках к двери, прислушивалась, удивляясь тишине в палате.
Вот наконец Миша поднял лицо. Теперь он гладил волосы Федора, лежавшего все так же, и спросил:
— Федя! Как же теперь?
— Я буду жить, — ответил Федор шепотом. — Было хуже, теперь лучше.
— Больно?
— Бывает.
Помолчали.
— Ты придешь еще?
— Завтра приду. Послезавтра уеду в училище.
— Зине напиши: все хорошо — выздоравливает.
И снова помолчали.
Федор стал забываться. Закрыл глаза. Снова открыл на секунду, но тяжелые веки опустились. Сил больше не хватало.
Он уснул. Миша тихо вышел.
В коридоре стояла Тося.
— Уснул, — тихо сказал ей Миша.
— Это хорошо! — обрадовалась она. И сразу же направилась в кабинет Василия Васильевича.
Тот стоял посреди комнаты, положив руки на плечи Вани.
— Уснул Федор, — сообщила Тося.
— Ну вот, и не пришлось вам, Ваня, увидеть друга. Будить нельзя. Вы не огорчайтесь. Будете ходить часто. Установлю вам ежедневный час встречи. Идет? — спросил Василий Васильевич.
— Спасибо, — ответил Ваня, благодарно глядя на седого врача.