Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

— А Вы придерживаетесь такого взгляда, что все существующее можно помыслить? Вот нет такого. таких предметов, которые нельзя помыслить?

Ну, что сказать на это? Можно такой ответ дать в сходной ситуации: что если они и есть, то этот вопрос для нас неактуален, потому, что мы в любом случае их помыслить не можем, ничего о них сказать не сможем.

— Но в современной физике какие‑то вещи ведь подтверждаются: то, что расстояние уменьшается… Мы не можем помыслить как расстояние уменьшается. Вот мы очень быстро начинаем двигаться и то расстояние, которое нам нужно проехать — оно становится короче для нас, чем для наблюдателя, который смотрит на нас с стороны. Это мы помыслить не можем, но…

Но почему, это то как раз все прекрасно мыслится и можно зафиксировать, что вот да — часы, которые летают с большой скоростью вокруг Земли — они, возвращаясь на землю, показывают иное время, чем земные часы (их точная копия).

— В теории относительности есть вещи, которые подтверждаются: вот мы с вами двигаемся параллельно: вы а меня, я на Вас. И когда мы поравняемся… Предположим, лежа мы это делаем и у нас с вами одинаковый рост. Но когда мы параллельно полетаем и осуществляем замер друг друга по определенной процедуре, то оказывается что Вы в два раза короче меня; а Вы, меряя меня, обнаруживаете, что я в два раза короче Вас. Это помыслить, мне кажется, непросто…

— Саш, а то, что ты сейчас сказал — это что было? Мышление?

— Это было оперирование абстрактными терминами.

Очень как раз конкретными.

— А мышление — это образ, прежде всего… Целостность.

— Саш, это разные вещи, мы много чего не можем представить…

Как раз Вы то нарисовали яркую картинку, наоборот: это все можно представить. Другое дело, чтобы не впасть в противоречие здесь — вот в чем дело. Ведь противоречия возникают как раз в том случае. Пока мы говорим, что время сокращается — все то можно как раз помыслить, представить, на опыте проделать и показать. Вот когда мы говорим, что мы начинаем двигаться со скоростью света и оказывается, что время останавливается — вот тут мы уже оказываемся на грани противоречия, потому что субъективно то время все равно будет для нас идти, часики наши буду тикать. А за это время, как они будут тикать — на Земле должно будет, допустим, пройти несколько бесконечностей. Не одна бесконечность, а несколько — вот это уже содержит в себе противоречие. Отсюда можно сделать (если мы желаем сохранить последовательность в мысли) только один вывод: нельзя двигаться со скоростью света — вот и все. Эта скорость недостижима — вот какой вывод отсюда следует. Почему нельзя — это неизвестно; но ясно, что нельзя, т. к. это влекло бы к противоречию. Если влекло бы. А может и не влекло: может быть эту позицию можно было бы как‑то защитить, найти какие‑то выходы. тоже ведь неочевидно. Ну хорошо, вернемся, если вы не возражаете, к Декарту. Можно и дальше делать такие (плодотворные, на мой взгляд) отвлечения, но помнить, что мы все‑таки должны быть к текстам привязаны.

— Ну а все‑таки вернусь к тому своему положению: если я продолжаю хотеть сомневаться в своем существовании, то сила этого хотения может иметь для меня большую интенсивность, чем «ясность и отчетливость» Декарта. Ведь эта «ясность и отчетливость» — тоже, как и мое хотение сомневаться, лишь какое‑то психологическое состояние человека. И если мерить эти психологические состояния, то мое хотение по интенсивности может быть больше, чем эти «ясность и отчетливость» и тут как бы спор возможен.

Я отвечу Вам. Вот то, что Вы описываете — психологический феномен — есть ничто иное, как воля к саморазрушению. И некоторым людям она действительно, вроде бы, присуща. Это стремление к противоречию: т. е. мы не можем помыслить несуществование, но стремимся к нему. Противоречие уничтожает вещь, т. е. это вот такой деструктивный волевой порыв. Но, проблема то в том, что Декарт, скорее всего сказал бы что такая воля к саморазрушению невозможна в человеке. Сам он, кажется, на эту тему не рассуждал, но вот его заочный ученик Спиноза (о котором мы тоже поговорим в свое время) — он привел даже целое доказательство того, что в человеке, вообще в любом объекте не может быть воли к уничтожению. Он доказывал это следующим образом: В понятие любой вещи, говорил Спиноза, входит существование. Вдумаемся в этот аргумент. Почему? Да потому, что если бы в понятие вещи входило несуществование, то этой вещи бы не существовало (по определению).

— Не существовало бы вещи или понятия об этой вещи?

Соответственно и вещи и понятия — здесь это не различается, опять таки, как и у Декарта. *** Но если в любое понятие входит существование, то любая вещь (логично переходя с понятий на вещи, говорит Спиноза) стремится к тому, чтобы существовать. Она просто не может стремиться к несуществованию, поскольку ее понятие выталкивает из себя небыие. Поэтому инстинкт самосохранения является наиболее фундаментальным свойством сущего — все вещи стремятся к самосохранению. Поэтому не может быть стремления к разрушению — вот такое доказательство предлагает Спиноза, базируясь, в общем‑то, на декартовских предпосылках.

— Декарт не отрицал все‑таки возможность такую психологическую. Все‑таки вся его философия на таких психологизмах…: вся эта ясность, очевидность — это все внутренние такие состояния…

— Вадим Валерьевич, это вопрос уже не по Декарту, а скорее вообще по экскурсу в историю философии: как философы мыслили связь воли и разума? Это разные качества, с одной стороны: воля и разум. А с другой стороны как‑то же они связаны, да? Мы используем разум, чтобы принять волевое решение: чтобы получить информацию, произвести предварительные умозаключения перед тем как совершить волевой акт. Вот в чьих‑то работах этот вопрос освещается?

Ну, действительно, это из самых таких, интенсивных проблем в истории философии. Здесь есть несколько таких базисных решений, разные теории: гармонии воли и разума, например.

У Декарта — скорее дисгармония воли и разума.

Спиноза — он пытается вообще показать, что воля, как таковая, не имеет самостоятельного значения: т. е. в действительности человек действует как автомат — разум перебирает различные предпосылки, как бы на виртуальных весах взвешивая мотивации — вот одна из мотиваций разуму показалась более убедительна — весы ушли вниз. Это и значит, что состоялось какое‑то действие: нет ничего самостоятельного в волевых импульсах, все происходит автоматически — такая была теория.

А если брать более близкие к нам времена, то эта проблема подробнейшим образом рассматривалась в немецкой философии: мы тоже поговорим в рамках нашего курса об этом. И тут она прибрела несколько другой вид: в человеке стали различать теоретические и практические способности (возвращаясь к античной терминологии). Немецкие философы считали, что воля выше разума и практика вообще имеет приоритет над теорией; но при этом подчеркивали, что воля, свободная воля, является ничем иным, как практическим разумом. Воля — это способность человека производить какие‑то изменения; активное, деятельное начало… Разум — способность представлять вещи. Возникают ли они из одного источника или нет?

Скажем Вольф — крупный немецкий философ XVIII века считал, что из одного источника. Тетенс — другой, к сожалению, мало у нас известный, но весьма влиятельная в то время фигура и вообще крупнейший философ (надо приложить усилия к тому, чтобы интерес к нему в России соответствовал его значению) — вот он тоже считал, что можно дедуцировать все из единого корня. А вот Кант, скажем, все‑таки различал начало поступка и начало представления. Различал и Локк. Т. е. тут большое разнообразие мнений.

Придти к какому‑то общему знаменателю можно, но это тема отдельного разговора. В принципе, обычно такой аргумент применялся: в человеке должна быть одна фундаментальная способность. Вот есть человеческая душа, так? Человек обладает рядом способностей: например способностью к познанию, способностью действия; или теоретической и практической; или волей и разумом, так? Но, поскольку душа едина, то и основная способность человеческой души должна быть только одна; и если бы в человеческой душе было бы несколько основных способностей, то это противоречило бы единству души — тогда была бы не одна, а две души. А коль скоро есть одна способность — так рассуждали — то тогда и воля и разум, это ветви одного ствола, у них есть какой‑то общий корень. Вот я лишь намечаю пути, по которым происходила дискуссия на эту тему. Но мы еще не раз вернемся к этой проблеме по разным поводам. Если что‑то Вы хотели бы конкретизировать, пожалуйста.