Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

— Вот тут у Декарта шикарное противодействие: ««То, что является простым и само собой понятным, логические дефиниции могут только затемнить. Подобные понятия не следует называть в числе тех, что извлекаются путем длительного изучения.» Т. е., как бы, чем дальше мы будем тут копать, тем ясность тут только убавится…

— Мне кажется, что это можно объяснить его попыткой перенеси геометрические доказательства на все остальные предметы мира. Т. е. вот он берет аксиому: если мы начинаем объяснять аксиому — у нас будет словоблудие, которое затемняет весь последующий анализ. Поэтому он предлагает, мне кажется, разбить все на какие‑то аксиомы — какие‑то самоочевидные атомарные факты. То, что является атомарным фактом само по себе — то., а то, что атомарным фактом не является — мы начинаем разбивать на такие факты.

Да, есть что‑то общее.

— А у меня еще тут дополнение. Меня несколько заинтересовал п.6, что перед тем, как начать сомневаться, Декарт говорит здесь о том, что существует интенция в этом: Мы располагаем свободой выбора для того, чтобы не соглашаться с сомнительными вещами. Т. е. перед этим должна быть некая интенция в сомнительности — некое предначало сомнению, ведь должна быть необходимость в этом сомнении. Должна быть какая‑то необходимость выбора несомненного. У меня вопрос: это то, что существует еще глубже, чем сомнение? Или, что как бы более одного Я…

Ну, ту надо все‑таки, мне кажется уточнить немножко, поподробнее об этой интенции.

— Ну вот он когда пишет, что мы располагаем свободой выбора для того, чтобы не соглашаться с сомнительными вещами, таким образом избегать заблуждений. И в тот момент, когда он говорит: я сомневаюсь, следовательно я существую — перед тем, как сказать это, он должен иметь некую волю, некую интенцию, которая должна заставлять его искать.

Да, можно так сказать. Кстати, волевое начало о котором Вы говорите — оно в человеке более благородно, считает Декарт, чем интеллектуальное. Что касается воли, мы ничем не уступаем Богу — считает он. Воля столь же абсолютна у нас, что и божественная. Это следует из ее простой природы: вот есть альтернатива и мы можем свободно выбирать — не может быть большей или меньшей степени свободы, по Декарту. Свобода может либо быть, либо нет ее. Если ее нет, то мы превращаемся из личности в какой‑то винтик, шпунтик, шестеренку.

— Т. е. эта свобода воли предшествует сомнению? По глубине, т. с. близости к существованию…

Сомнение — это тот модус мышления, который не является, пожалуй, по Декарту, высшим модусом мышления. Ведь их два всего: интеллект и воля. Причем, воля совершеннее интеллекта. Все остальные модусы мышлеия возникают вследствие погружения души в телесный мир. Поэтому конечно — воля выше, и в этом плане предшествует: ведь все, что первее в плане бытия — оно предшествует.

— И самое близкое бытию — это воля?

В каком‑то плане да: это самое божественное начало в человеке.

— Декарт указывает где‑то (в рассуждении о методе, что ли), что такие вещи, как вера в Бога моему «сомнению во всем» не противоречит, потому что вера — это акт воли; и это, как бы, выше.

Да, да. Декарт действительно не раз об этом говорил. Можно с этим тезисом согласиться. Но, кстати говоря, это же является и причиной заблуждений, ошибок. Декарт выдвигает любопытную теорию заблуждения. Откуда возникают ошибки в человеческих суждениях? Как раз из‑за того, что воля — говорит он — шире рассудка. Почему вообще он волю связывает с возможностью заблуждения? Дело в том, то всякая истина или ложь выражается в суждении. Понятия сами по себе не истинны и не ложны. «Истина» и «ложь» — это функции суждения. Суждение — композитное такое действие души: с одной стороны в суждении задействованы представления идеи, с другой стороны суждение — это некий акт воли, волевой акт — акт признания или отвержения. Ну вот, если бы сферы воли и разума совпадали, то тогда мы судили бы лишь о том, что постигаем ясно и отчетливо. И тогда не было бы никаких ошибок. Но воля рвется за пределы установленные разумом в силу ее большей широты и, поэтому, мы высказываем суждения не только о тех вещах, которые ясно и отчетливо мыслятся, но и о тех, которые смутно нами постигаются. И вот здесь вполне возможно, что мы так соединяем понятия, что они вступают в противоречия с тем, как соединены вещи — что и является критерием ложности суждения. Такой механизм обсуждается Декартом. Как раз это имеет отношение к тому, о чем мы говорим.

— И все‑таки, как бы Декарт прокомментировал следующее: если я все‑таки хочу продолжать сомневаться в собственном существовании. Вот что это такое: воля мне навязывает говорить, что я не существую. Это сумасбродство..? Что это, по Декарту?

Ну, тут можно предположить, что он мог бы дать несколько ответов, но в принципе нужно четко понимать, что по тем или иным причинам нам может захотеться говорить какие‑то противоречивые вещи. Вот кому‑то хочется искать вечный двигатель. И он его ищет, хотя это вещь невозможная.

— Но ведь не самоочевидно, что он невозможен.

Да, согласен, я привел пример. с точки зрения здравого, что ли смысла. Но есть более строгий, что ли пример. Вот многие бредят идеей бесконечнобыстрого движения. Это понятие тоже противоречиво: легко показать, легко показать, что наибыстрейшего движения просто быть не может, это будет уже не движение. Представьте себе колесо, вращающееся с бесконечной скоростью. Посмотрим на обод колеса — вот он вращается с бесконечной скоростью. Теперь продолжим спицы немого дальше и посадим новый обод. Его скорость будет выше, чем у первого, который движется с бесконечной скоростью. Что абсурдно, потому, что е может быть скорости большей, чем бесконечность. Отсюда понятно, что бесконечно быстрое движение — противоречивое понятие.

— Но давайте возьмем современную физику — то, что принято наукой, то, что современная наука считает своей рабочей гипотезой — теорию Эйнштейна. По теории Эйнштейна, для наблюдателя сидящего на кончике луча — для него нет расстояния. Он одновременно находится во всех точках пространства. Для него нет пространства. Время замедляется, пространство сжимается и в предельном случае, когда мы подходим к скорости света — расстояние вообще сжимается в точку. Это сейчас принято за истину.

Безусловно, но ведь надо смотреть шире на эти вещи: из того, что, допустим, Гераклит считал, что солнце — чаша, которая каждый день заполняется огненной жидкостью, а затмение происходит оттого, что эта чаша от нас отворачивается, не следует, что. Или во времена того же Гераклита считалось, что солнце плавает подобно листу бумаги под воздействием испарений земли над горизонтом. из этого же не следует, что все должны были тогда соглашаться с этими концепциями. Если бы они соглашались с ними потому, что такова точка зрения современной науки, то мы бы наверное и остались в плену этих любопытных, о довольно странных теорий. Также и сейчас — мы ведь не знаем, что там будет: наука живет по своим законам — сейчас так, такие вещи говорят. Но трещат по швам все эти теории: и общая теория относительности разваливается — это утверждают некоторые сильные ученые. Существует масса конкурирующих концепций. Ситуация в современной физике такая же, как в физике досократиков: каждый предлагает свою гипотезу — одна экстравагантнее другой; выбор производится уже по критерию красоты, скорее, изящества. Потому, что опыта недостаточно для полного подтверждения. Вообще опыт никогда не может подтвердить научную гипотезу — давайте раз и навсегда это зафиксируем — опыт может только опровергнуть гипотезу; в этом специфика научных теорий. А для подтверждения гипотезы нужен бесконечный опыт; бесконечный опыт неосуществим. Поэтому гипотезы имеют исключительно прагматическое значение — это такие строительные леса. Когда же на основе этих гипотез мы начинаем выстраивать мировоззрение — мы впадаем в опасную ситуацию. Во- первых, мы сами себя обрекаем безо всякой нужды на то, чтобы плестись в хвосте науки. Вот сейчас наука считает, что был большой взрыв, а вот в прошлом году — все, развалилась эта концепция: выяснилось, что галактики разбегаются с увеличивающейся скоростью; как будто существует какая‑то антигравитация. Вот и все.

— А Вы придерживаетесь такого взгляда, что все существующее можно помыслить? Вот нет такого. таких предметов, которые нельзя помыслить?

Ну, что сказать на это? Можно такой ответ дать в сходной ситуации: что если они и есть, то этот вопрос для нас неактуален, потому, что мы в любом случае их помыслить не можем, ничего о них сказать не сможем.

— Но в современной физике какие‑то вещи ведь подтверждаются: то, что расстояние уменьшается… Мы не можем помыслить как расстояние уменьшается. Вот мы очень быстро начинаем двигаться и то расстояние, которое нам нужно проехать — оно становится короче для нас, чем для наблюдателя, который смотрит на нас с стороны. Это мы помыслить не можем, но…