«Принцесса».
– Я капитан Хорнблауэр, и вам предписано доставить меня в Англию. – Хорнблауэр, раздраженный небрежной манерой Бэдлстоуна, нарочно выбрал самую официальную формулировку.
– Предписание есть?
Вопрос, сам по себе оскорбительный, был к тому же задан вызывающим тоном, и Хорнблауэр, чья гордость была уже сильно уязвлена, решил, что не позволит больше себя третировать.
– Да, – ответил он.
У Бэдлстоуна было круглое лицо, багровые щеки и на удивление яркие синие глаза под густыми черными бровями. Он твердо выдержал заносчивый взгляд Хорнблауэра. Тот готов был продолжать игру в гляделки сколько потребуется, но Бэдлстоун ловко обошел его с фланга.
– Пассажирский стол – гинея в день либо три гинеи за весь переход.
Хорнблауэр не знал, что сам должен оплачивать свой кошт, и не успел скрыть изумление, но, по крайней мере, вовремя одернул себя и не задал вопроса, вертевшегося на языке. Он ничуть не сомневался, что Бэдлстоун формально в своем праве. Вероятно, военно-морское министерство, заключившее с ним контракт, обязало шкипера перевозить флотских офицеров, однако позабыло оговорить вопрос о довольствии.
– В таком случае три гинеи, – произнес он величавым тоном человека, для которого одна-две гинеи не составляют разницы, и только потом сообразил, что, вероятно, не прогадал: в ближайшее время ветер, скорее всего, изменится, и тогда переход займет много больше трех дней.
Во все время разговора одна из помп работала с перебоями, а теперь остановилась и вторая. В наступившей тишине раздался голос Буша:
– Всего девятнадцать тонн! Мы можем взять еще две!
– Вы их не получите! – проревел в ответ Бэдлстоун. – У нас нет больше ни капли!
Хорнблауэру странно было чувствовать, что его это больше не касается; он свободен от всякой ответственности, хотя и прикинул машинально, что теперь у «Отчаянного» пресной воды на сорок дней. Пусть Мидоус думает, как растянуть запас. А поскольку скоро задует ост, «Отчаянному» предстоит держаться как можно ближе к Гуле-де-Бресту – это теперь тоже забота Мидоуса, не его.
Матросы, качавшие помпы, перебежали обратно по сходне, два матроса с «Принцессы» вернулись, таща шланги. Последним появился помощник с бумагами.
– Готовься отдать концы! – заорал Бэдлстоун. – Пошел кливер-фалы!
Он сам встал к штурвалу и сноровисто отвел баржу от шлюпа. Матросы под руководством помощника принялись убирать с борта кранцы. Через несколько секунд суда разошлись настолько, что Хорнблауэр уже не слышал голосов с «Отчаянного». Он глянул через сверкающую воду. Вся команда выстроилась на шканцах, – видимо, Мидоус собирался произнести тронную речь. Никто не провожал взглядом баржу и Хорнблауэра, одиноко стоящего на палубе. Узы флотской дружбы крепки, но рвутся в один миг. Скорее всего, они с Бушем никогда больше не встретятся.
Глава вторая
Жизнь пассажира на барже «Принцесса» была связана с великим множеством неудобств. Весь ее трюм заполняли пустые бочки; залить их морской водой вместо выкачанной пресной значило бы испортить ценную тару, так что балластом служили только втиснутые между ними мешки с песком. Баржа строилась в расчете именно на такое затруднение: благодаря плоскому дну и широким обводам она не переворачивалась даже при высокой осадке, но качалась сильно и для новичка непредсказуемо. Она дрейфовала примерно как плот, что при нынешнем направлении ветра не сулило почти никаких шансов добраться до Плимута.
Из-за изменившейся качки Хорнблауэр два дня был на грани морской болезни. Он говорил себе, что страдал бы немногим больше, если бы его и впрямь выворачивало, хотя в глубине души понимал, что это не так. Ему отвели место в каюте площадью шесть квадратных футов и высотой пять, но, по крайней мере, он жил там один и утешался сознанием, что все могло быть гораздо хуже: в переборках были крюки на восемь гамаков, в два яруса по четыре. Ему давно не доводилось спать в гамаке, хребет медленно привыкал к нужному изгибу и чувствовал все скачки и мотания баржи, так что койка на «Отчаянном» ностальгически вспоминалась как роскошь.
Ветер по-прежнему дул с северо-востока. Он принес ясную погоду, но Хорнблауэра она не радовала, и даже мысль, что Бэдлстоуну придется его кормить куда больше, чем три дня, не могла надолго прогнать хандру. Ему хотелось одного: поскорее добраться до Англии, до Лондона, до Уайтхолла – и получить капитанский чин, пока не вмешалась какая-нибудь случайность. Он с тоской наблюдал, как «Принцессу» сносит все дальше и дальше под ветер, даже сильнее, чем неповоротливые линейные корабли вблизи Уэссана. Читать на борту было нечего, делать – тоже, и не было места, чтобы с удовольствием предаваться безделью.
Хорнблауэр как раз вышел на палубу, устав лежать в гамаке, когда Бэдлстоун резко поднес к глазу подзорную трубу и уставился в наветренную сторону.
– Вот они! – с нехарактерной разговорчивостью объявил шкипер.
Он протянул Хорнблауэру трубу, что (как тот прекрасно понимал) было верхом любезности: капитану, наблюдающему за чем-то интересным, трудно расстаться с подзорной трубой и на один миг. Прямо на них мчалась с попутным ветром даже не эскадра, а целый флот. Впереди неслись под всеми парусами четыре фрегата, следом двигались две колонны линейных кораблей – семь в одной и шесть в другой. Там как раз ставили лисели. Зрелище было великолепное: вымпелы плескали на ветру, кормовые флаги рвались вперед, словно желая с ними поспорить. Округлые носы рассекали синюю воду, и от каждого разбегалась, вздымаясь и опадая, пенная борозда. То была военная мощь Британии во всем своем величии. Первый центральный фрегат прошел совсем близко от «Принцессы».
– «Диамант», тридцать две пушки, – сообщил Бэдлстоун. Он каким-то образом снова завладел подзорной трубой.
Хорнблауэр с завистью и вожделением смотрел на фрегат, идущий на расстоянии пушечного выстрела. Матросы взбежали по фок-вантам; за то короткое время, что «Диамант» шел мимо баржи, убрали