оплетены мерзкими паучьими сетями. Арки, в том числи и полуарки, обычно призванные придавать внутреннему убранству легкость и невесомость, здесь отягощались полотнищами с зарисовками странных обрядов и колдовских росчерков. Выполненные золотым и серебряным шитьем, они кичились помпезностью и царственной надменностью. Блистательный декор нефа обременяли барельефы, пилястры, балюстрады, небольшие гипсовые скульптуры и стилизованные кованые украшения. Вопреки своей нарядности, все это почему–то выглядело «бессодержательно и пусто». Самое удивительное, что света вроде бы было много, но он как бы рассеивался и тонул во мраке штор и угрюмых драпировок. И тысячи свечей в канделябрах и шандалах не добавляли освещения, но отбрасывали нездоровые колышущиеся тени. На балконных парапетах и на мраморных лавках, расставленных по помещению, толпились люди. Они размахивали кадильницами, чмыкали и прешепетывали. Некоторые из них в полголоса гундосили заунывную и монотонную песню, аккомпанируя себе в такт прищелкиванием тяжелых каблуков. Рожи с признаками звериного родства у тех, что не были прикрыты капюшонами, одновременно выражали экстаз и отвращение.
Широкий ковер алого бархата, на котором я стоял, уводил к эвфуистической статуе мужчины, да такой высокой, что она касалась головой червонного потолка. Под статуей на помосте слоновой кости возвышался престол. Укулукулун, во всем шике и томном величии сидел под увеличенной копией самого себя. У его ног ворошился серый комочек. Иногда архонт равнодушно придавливал его пяткой и тот пищал. Меня схватили и поволокли к Укулукулуну. Архонт в мои сны всегда приходил облаченным в костный доспех. Сейчас же он сменил свое привычное обмундирование на мантию, обметанную драгоценными каменьями. На длинноволосом челе Укулукулуна сияла алмазами корона–арахнид. Когда меня бросили к сапогам архонта все сборище ликующе взвыло, запрешепетывало, зачмыкало и забацало каблуками! Властелин всех Пауков смерил меня взглядом бездонных запредельных глаз. На его точеном и обаятельном лице проступила кошмарная ухмылка. Архонт наступил носком сапога на своего пленника и тот вновь заверещал. Да, я уже видел его. С бородавчатыми лапами и пятнами облезшего хитина на брюхе и спине. Это он мне вручил Путаницу в Зрячей Крипте.
Стоит заметить, что вся моя доблесть и самоотверженная стойкость, внушаемая самим себе перед грезой, куда–то улетучились. Я как никогда раньше, проникался тем, что я обречен. Что Серэнити или Горгон Преломляющий Оттенки меня уже не вызволят из этих застенков. Что я не скажу Эмилии три главных слова, и что домочадцы в Шато не дождутся меня. Прости, Птикаль, не принесу я тебе мармеладных червячков. Я все еще помню о них, но… Так уж вышло.
– Маленький безмозглый Шорох, по–шутовски называющий сам себя летописцем и книгочеем Рифф. Ты, наиболее гугнявый и чахоточный из преторов Анкарахады, думал, что сможешь спрятаться от меня? Что я тебя не отыщу? И считал, что вправе диктовать мне свои условия и навязывать какие–то несуразные правила! Мне! Архонту всех пауков и арахнидов, всех Вселенных и всех Миров! Гляди, Шорох! Вот он, твой Шаттибраль из хибары–развалюхи Шато, что скособочилась подле тухлого Моря Призраков! Гляди, вот он – твой Избранный, а мой раб, с которым я вот–вот разделаюсь!
– Это не мои правила, не мои уклады и не мои указания! Ты знаешь, ты чувствуешь, ты доходишь до этого умом и от того боишься! – с трудом прокряхтел пленный паук из–под пяты Укулукулуна. – Праматерь, наша Владычица Рифф больше не хочет терпеть тебя подле Себя! Рядом с Собой! Перед Собой! За Собой! Ее Веление – Испытание! И оно свершится! Сейчас или позже! И ты примешь его! И ты будешь разорван, смещен и выкинут!
Укулукулун яростно дернул ногой, едва не расплющив Шороха. Тот вытянул все лапы и громко завизжал. Мне было жаль его до слез, но что я мог сделать? Ничего. Скоро меня постигнет та же участь.
– Ты! Падаль! Поверил в себя?! Или в него?! Тебе надо было отдать Путаницу мне, а не ему! Чтобы я, твой законный король, установил, где, когда и кто станет проходить Испытание Рифф! И будет ли проходить Его вообще, потому что Рифф припасала Это Испытание не мне, но другому, канувшему в Бездну тысячи лет назад! Шорох, чепуховое нелепое создание, ты возомнил себя инициатором Перемен и этим святотатством ты унизил нашу Праматерь! За это, Шорох, ты будешь страдать!
– Хрмммм а-а-а-а-а! Если бы я так поступил… если бы сразу передал Путаницу тебе… ара-а-а-а… ты бы просто убил Калеба, и Испытание бы не состоялось … гха-а-а-а! Праматерь… Ри… сказа… так не… опомнись!
– Заткнись! Я должен был изучить Путаницу! Разгадать и понять ее! И уж потом решить – давать или не давать Испытанию ход!
– Арга-а-а-а-а-а! – только и смог выдавить из себя Шорох.
– Ничтожный человечишка, на колени!
И я, сдавленный чудовищной властью очей архонта, подобострастно согнулся.
– Шорох дрожит, потому что уразумел, что провинился перед Рифф. Она отстранилась и теперь не защищает его от меня. Праматерь желает, чтобы он вкусил боли из Ее Чаши. Чтобы он раскаялся и взывал к Ней о прощении. Агония для него растянется на века и века, но он не умрет. Нет. А вот ты, – да.
Укулукулун грациозно встал с престола и в его руках возник колдовской меч – Губитель Живых и Мертвых. Приставив его к моему горлу, он сделал на нем маленький порез. Прикосновение меча потянуло мою душу в его сталь, но архонт остановил это… Красная капель заморосила на плитку пола.
– Кровь. Твоя, – лениво заметил Укулукулун, обходя меня по кругу. – Как ты можешь догадаться, червяк, Путаница более не запрещает мне причинять тебе физический урон. Калечить тебя. Пытать. Истязать. Насиловать. И это самый верный признак того, что Шорох ошибся. Твоя роль в Испытании Путаницы – не просто неуклюжее допущение, это ересь, и ее надо пресечь!
Архонт схватил меня за волосы.
– Для меня ты и твои друзья – это пыль! Постигни всю свою смехотворность и незначительность!
– Время… – прошипел Шорох.
– Время, – согласился с ним Укулукулун. – По меркам бессмертия не прошло и мига, как я изловил «избранную» тобою, Шорох, никчемную вошь. И Рифф получит результат Испытания! (тут Укулукулун возвысил голос стократ) Которое! Даже! Не состоится!
Весь собор обуял восторженный рев клевретов архонта. Они потрясали гадко чадящими кадильницами, озверело стучали набойками пудовых каблуков и неистово чмыкали, и прешепетывали невнятные, но явно хворые и безобразные суесловия.
Укулукулун пнул меня коленом под ребра и полностью уверенный в своем всесилии, повернулся ко мне спиной. С высоко поднятым Губителем Живых и Мертвых он принимал овации от своих подобострастных поданных.
– Время близко! – вновь выдохнул Шорох, явно обращаясь ко мне. – Теперь у тебя есть самый последний шанс!
Поверженный в уныние и катастрофическую апатию, я вдруг ощутил, как в моих ладонях материализуется шкатулка! Видом продолговатая,