низины оврага, в эти минуты шумит волнами Рыжая, а лапа Бога–Идола метается внутри сумки Лютерии. Она будто бы сошла с ума. Безостановочно теребит котомку магистра и всячески, когда ее достают из нее, жеманно сокращается или норовит вцепиться в горло. Лютерия говорит, что мы почти у цели. Что Тумиль’Инламэ совсем близко.
Я сидел у костра и смотрел на то, как на небе проявляются звезды. Увижу ли я их после сегодняшнего сна? Рядом со мной опустилась Настурция.
– Завтра или послезавтра, – сказала она мне, поджимая ноги и кладя на них подбородок. – Или через три дня.
– Да, Тумиль’Инламэ и его Филириниль.
– Серп короля Лузановиэля – Рассекающий или лук Яда короля Кириана – Альтнадир, а может, катана короля Пиримиэля – Честь Зеленого Королевства. Все они – наша надежда на спасение человечества, – промолвила Настурция, глядя на посапывающую Лютерию. – Но ты думаешь об ином.
– Возможно.
– Ты знаешь, Калеб… Я… Помнишь мы с тобой говорили о Грэкхелькхоме? О том, что мы объяснимся в нем друг с другом.
М-да! Оп-ля! Что за кошки–мышки?! Для чего и зачем?! Особенно сейчас!
– Хрм! Естественно!
– Я не хочу так.
– А как, если не так? – брякнул я.
Сама по себе ко мне подлетела жаба. Дрыгая всем зеленым телом, она, раздувая щеки, громогласно возмущалась! «Ква! Ква! Ква!» – ругалась жаба, попавшая под власть левитации Настурции.
– Это ты, когда речь заходит о чем–то важном, – улыбнулась колдунья. – Ты говоришь: «А как? Ква! А почему? Ква! А для чего? Ква! А из–за чего? Ква!» Ты пытаешься все расставить для себя по полочкам, а это неправильно.
– Не понимаю, – отозвался я. – Куда ты клонишь? Ква?
– Туда, что пусть это станет для меня сюрпризом! Я не отвергаю того, чтобы ты готовился к нему и продумывал его, но… Запланированное событие в Грэкхелькхоме, нет, пусть все произойдет для меня спонтанно, мило и тепло.
Что за игру Настурция опять начала?! О чем она мне «поет»? Тролль разбери этих девушек и их полунамеки!
Амм! Жаба, все еще парящая в воздухе, ухватила языком мотылька. Везение! Мягко отлевитировав жабу в поросль, Настурция вынула из кармана кулон с тонкой цепочкой и передала его мне.
– Дельфин?
– Он из топаза. Хоть мой цвет глаз зеленый, любимый – синий.
– Мой тоже. Ну и черный, конечно, – ответил я, крутя в ладонях крошечное морское животное.
– Если олицетворение моей сестры – кошка, то мое – дельфин. Я – это вода. Я добрая, свободолюбивая, но очень преданная. Я никогда не брошу тебя и не оставлю в беде. Хоть океан странствий безбрежен, в нем есть место, где мне хорошо, – это Грэкхелькхом. Это гавань уюта и отдыха может стать твоей… – тихо промолвила Настурция. – Открой его.
Эти совершенно неясные мне по смыслу слова Настурции почему–то всколыхнули в моей душе какие–то необъяснимые чувства. Я надавил дельфину на «бугорок» и он раскрылся. Внутри лежал локон коричневых волос.
– Если завтра мне предстоит умереть, то пусть он останется с тобой… Напоминанием, – как-то хрипло сказала колдунья, пряча лицо в тени.
– Настурция!…
– Тише, Калеб… Тише. Это еще не все. Этот дельфин – он ключ. Если я погибну. Иди с ним в Грэкхелькхом и ищи дверь с нужной замочной скважиной. Отворив ее, ты узнаешь то, что я могла бы сказать тебе лично, но… у меня это не получилось.
– Мы найдем Филириниль Легии и вместе вернемся в Ильварет!
Настурция печально хмыкнула.
– Альфонсо и Дурнбад тоже так думали, и что? Если будет все, как ты говоришь, то просто выбери «время». Для нас с тобой.
– Хорошо.
– Ложись спать, Калеб, я разбужу тебя в час дежурства.
– Настурция?
Колдунья подалась вперед. На ее прекрасном точеном профиле, на таком знакомом и одновременно непознанном, заиграли блики костра. Я глядел на нее и глядел… Кого я видел? Колдунью или ее сестру? Она была Эмилией внешне и совсем иной внутренне… изумительный цветок, такой же, как моя аллегория, прозопопея–метафора – колхикум.
– Что?
– Спасибо тебе.
– И тебе…
Потом шепотом, почти неразличимо для уха, Настурция сказала сама себе:
– Ах, если бы я только могла вернуть все назад… все эти утерянные из–за меня годы…
О чем она? Что Настурция потеряла? Я не решился спросить…
Укладываясь в ароматную траву, я отвергал трусость. Убывающий месяц каймил меня своим скупым желтым светом… Этот мир… Он так красив… Мой последний сон… Дурнбад, гордись мной! Твой брат по крови храбро идет на встречу к своей Судьбе… Дорогой друг! Я не посрамлю тебя!
Я смежил веки…
Конечно, заснуть за три секунды у меня не получилось. Куда там! Я ворочался и ерзал. Казалось, что на меня снизошла бессонница. Однако где–то ко второму часу ночи, когда Настурция должна была вот–вот пойти поднимать меня на дозор, я внезапно понял, что более не нахожусь в своем теле. Невидимой силой меня выдернули из него и грубо уволокли в дымную и источающую смрад яму, не различимую для бодрствующего человеческого глаза. Падая в воронку, я видел прилипших к ее стенкам существ, беспомощно дрыгающих конечностями. В поволоке тьмы, и в бешеной скорости ниспровержения, мой разум все же умудрялся отмечать, что в тех липких путах болтаются не только животные, но и люди… Крики, вои, лязги, мольбы… В мои уши ревом проникали канонады нестерпимого и гнетущего звука. По мере того, как я устремлялся куда–то вниз, мое тело покрывалось призрачными струпьями. Я преображался… Туника подменилась мертвецкой хламидой, с постепенно проявляющимся знаком – песочными часами с лапами–ответвлениями и спиралью вверху. Он принадлежит Предопределению и Испытанию, штандарту Дома Шелка и Богу–Вседержителю Рифф. На моих запястьях и щиколотках оформились старые, ржавые кандалы с тлетворным синеватым отливом. Довольно долго барахтаясь и извиваясь в свободном полете, я вдруг шлепнулся в клейкий субстрат. Не разбился…
Что–то потащило меня через грязную и зловонную толщу – это из–за нее в этой яме так шибает в нос тухлятиной! Гуща, по консистенции похожая на жидкую глину, заливалась мне в горло и уши. Я задыхался и захлебывался… Однако самое ужасное было не это, а то, что в этой каше распада и прогорклости обитали гигантские антропоморфные создания, уродство и непростительное непотребство коих я не берусь упоминать даже мысленно. Они плавали в толще слизи, поедали друг друга и несметно множились… Это было так страшно, так противоестественно и космически ужасно, что я бы с радостью потерял сознание. Но, увы, оно не покидало меня… Мое путешествие в хтонический провал окончилось так же внезапно, как и началось. Рыхлой гейзерной струей меня вытолкнуло из дыры–колодца к поверхности. Место, где я вновь обрел себя, было соборным нефом, выполненным в стиле омбольдольской архитектуры. Только в каком–то искаженном и извращенном ее пошибе. Удлинённые витражные окна с заострённым концом, как одиночные, так и сгруппированные в три–четыре рамы, были