зенитный снаряд попадал в бомбовой отсек «юнкерса» и тогда бомбы, которые должны были взорваться на земле, рвались в небе.
Смотреть в небо было тяжело, все происходившее походило на конец света.
Оборона взяла верх, часть налетчиков посбрасывала бомбы куда только можно было сбросить, – но не в намеченную цель, указанную в полетной карте, – лишь бы освободиться побыстрее от тяжести и вернуться на свой аэродром… Никакого прицельного бомбометания, как намечало высокое фашистское начальство, не получилось.
Сталин пробыл на командном пункте почти до рассвета, молча наблюдал за картиной разбоя, стал свидетелем того, как одинокий «ястребок» врезался в гущу немецких «хейнкелей», охраняемых «мессершмиттами», и стремительно сбил одного гитлеровца.
– Смелый парень, – проговорил Сталин задумчиво, достал из кителя трубку, но зажигать не стал, а холодную сунул в рот и зажал зубами. – Доложите мне, кто этот летчик, – приказал он стоявшему рядом генералу с голубыми петлицами на кителе.
То, что Легошин увидел тогда на командном пункте, он будет помнить до конца дней своих, до гробовой доски. Хотя тяжело тогда было, так тяжело, что останавливалось дыхание…
Через полтора месяца Легошин был оправлен на передовую, в зенитную батарею, прикрывавшую штаб фронта, а после ранения и госпиталя очутился в девятом воздухоплавательном полку…
Поникшая Лазарева думала о своем погибшем муже, боевом майоре, и у нее сами по себе, невольно, на глазах возникали слезы. Руки были заняты, и она, стесняясь, что слезы увидят подруги, пробовала их сдувать. Это было бесполезно, слез только больше становилось, казалось, что в них, как в реке, дрогнет и поплывет земля…
А Феня Непряхина вспоминала шумный сельский праздник в селе Ламском, расположенном недалеко от Ельца, – Феня приехала тогда в Волынский район, центром которого было Ламское, в гости к тетке. Районное село это, вольно раскинувшееся на нескольких буграх, наполовину опоясанное тихой речкой со старинным названием Семенек, отмечало какую-то важную дату – какую именно, Феня уже и не помнит, – и на главном бугре, где располагались школа и райком партии, накрыли два десятка столов – по количеству деревень района. Каждая деревня, каждый колхоз расстарались, как могли, более того – соперничали друг с другом.
Время было хотя и не очень сытное, но и не голодное, каждое хозяйство едва ли не наизнанку вывернулось, стараясь не ударить в грязь лицом, – люди выложили все, что имелось у них в погребах, да дома, в кладовках, в печах…
Чего только не было на столах главной ламской горы! Даже первый секретарь райкома закрякал в кулак от удивления – а он мужчина был еще тот, удивить его чем-либо было невозможно. Прочистив горло, он воскликнул неверяще:
– И это все сварено, испечено, зажарено у нас?
– Не только сварено, испечено и зажарено, товарищ первый секретарь, но и выращено, выведено, выхожено, собрано и сохранено у нас, – назидательно воскликнула Ирина Николаевна Стребкова (в девичестве Непряхина), родная тетка Фени, – женщина из той породы, кому палец в рот не клади, обязательно откусит. Районный начальник зыркнул на нее острыми глазами сквозь очки, – Ирине Николаевне показалось даже, что ее ослепила молния, – покрякал в кулак на прощание и исчез.
Ирину Николаевну в районе знали не меньше, чем первого секретаря, а может быть, даже и больше: секретари приходят и уходят, а заведующие районной библиотекой остаются, не меняются годами. Ирина Николаевна как раз заведовала библиотекой и с нею не были знакомы только неграмотные пастухи, да перегонщики скота в дальних колхозах.
Феню с теткой наперебой звали за разные столы.
– Товарищ Стребкова, к нам идите, к нам!
Ирина Николаевна рада была посидеть за каждым столом, – хотя бы недолго, но для этого нужно было иметь время, много времени, хорошо работающие челюсти и слоновий желудок. Задержались они с Феней только за семенецким столом, – по трем причинам: во-первых, Ирина Николаевна сама была семенецкая, здесь родилась, во-вторых, в Семеньке жило много родни, Непряхиных насчитывалось восемь дворов, в-третьих, здесь решила встретить свою старость подружка Ирины Николаевны по библиотечному техникуму Мария Федяинова, – так что для задержки повод имелся основательный.
Семенецкий стол был, пожалуй, лучше остальных. – тут и знаменитая рассыпчатая картошечка присутствовала, которая была такая же сытная, как и домашняя кровяная колбаса с субпродуктами, начесноченная и наперченная, к горячей картошке полагались малосольные огурцы и укроп; были также яичные блинчики, прудовые караси, плавающие в сметане, пироги с яблоками, с грибами, с мясом и печенкой, шаньги с творогом, малиной, черносмородиновым вареньем и сливовым повидлом, котлеты, которые местные врачи рекомендовали как целебные.
На семенецком столе стоял большой, отменно надраенный самовар, – в него можно было смотреться, словно в зеркало, причесываться и красить губы, сверху на самовар был нахлобучен нарядный синий сапог, какие раньше носили лихачи-извозчики, – кипяток в этом сверкающем чудо-агрегате фыркал, не стихая ни на секунду.
Угощали семенецкие хозяйки и своим особым напитком – компотом, настоянном на корице, лавровом листе, гвоздике и еще чем-то секретном. Феня выпила стакан и неожиданно обнаружила, что в голове у нее начало что-то победно позванивать, словно бы пионеры взялись за свои горны и барабанные палочки, а на губах сама по себе, бесконтрольно, появилась улыбка, и как ни пыталась Феня прогнать ее с лица, так ничего из этой затеи не получилось.
Ирина Николаевна засекла Фенино состояние, предупредила на всякий случай:
– Смотри, не закосей… Хотя на этой рассыпухе не закосеешь – слишком много закуски.
Вон какое ёмкое и сочное слово родилось на тогдашнем районном застолье – «рассыпуха»…
Где сейчас те люди, как и где находится тетка ее, Феня Непряхина не знала: Волынский район Орловской области находился под немцами, в оккупации. Как ничего не знала она и о судьбе своих семенецких родственников…
Хорошие были времена, людей хороших было много, только все попытался смешать с землей подлюка Гитлер… Чтоб приподняло его, да посильнее шлепнуло о земной шар!..
Легошин так же, как и все, тащил за веревку свой газгольдер, пыхтел устало и сочувственно поглядывал на девушек – понимал, что им труднее, чем ему.
Еще зимой Легошин приметил неказистое низкое здание с высокой трубой и давно не знавшими кисти маляра стенами, расположенного неподалеку от поста № 113. То ли здесь завод по производству английских булавок был, то ли цех по изготовлению костяных пуговиц, то ли еще что-то – не понять. В общем, что-то было.
Вначале было, а потом сплыло. Был заводик обнесен забором, на воротах висел ржавый замок внушительных размеров. Легошин как-то проходил мимо, увидел оторванную от забора доску, не поленился, прибил ее – ведь хозяева когда-нибудь вернутся и начнут вновь производить пуговицы, зачем же разорять производство – это раз, и два – не терпел сержант, когда что-то было не в порядке.
Но надо отдать должное военным,