Лавчонку торговца травами Бабый нашел в самом пустынном и грязном углу базарной площади, где продавали лошадей, верблюдов, ослов и яков. Это был седой, полуслепой и почти совсем глухой старик с сухими жилистыми руками и белым тюрбаном на голове. Шапка ученого ламы лучше всяких слов убедила Бабыя, что он нашел то, что ему надо. Подошел к лотку, перебрал пучки трав и корешков, запустил пальцы в горки сухих ягод, лишайников и грибов, но того, что ему было необходимо для приготовления лекарства для девушки, на лотке у старика не оказалось У него был в основном ходовой товар для смягчения дряблой кожи лица, для заживления язв и ссадин, от кашля и головной боли, сердечные и желудочные препараты.
Старик уже понял, что к нему подошел не простой покупатель, которому корешок простой травы можно выдать за женьшень, а сухие листья вяза — за бадан.
— Что вы ищете, доромба?
— Ирный корень, маун, оман, истод, калган. Но у тебя их нет, достопочтимый лхрамба!
— Я — доромба, как и ты. Одним травам быть еще рано, другим — поздно. Но дома у меня есть кое-что и для тебя!
— Мне надо срочно Умирает человек, которого я могу спасти!
— В Урге каждый день кто-нибудь умирает, доромба — Старик убрал ладонь от уха, начал завязывать концы у тряпки, на которой были разложены травы Если ты пойдешь со мной, то тебе придется уплатить и за убыток, который я понесу на торговле.
Бабый кивнул и вынул дзи Полуслепой старик разом прозрел и жадно схватил драгоценные бусы. Сначала он попробовал один из камней на зуб, потом поставил его против света, повернул так, чтобы серебряными искорками засверкали таинственные знаки.
— Двести серебряных рупий! — вскрикнул старик придавленно. — Триста рупий и всю лавку с травами впридачу!
— Твои травы ничего не стоят, — покачал Бабый головой — Можешь взять за них моего коня, а дзи я тебе могу отдать даром, если ты согласишься приютить и вылечить одну девушку.
Старик с явным сожалением вернул бусы. Лицо его сразу стало замкнутым и строгим.
— У меня два сына и, принимая в дом чужую девушку, я принимаю вместе с ней тяжкий грех на душу. А мне нельзя рушить мою карму… Травы могу тебе дать и так: твой конь мне тоже не нужен, а доброе дело зачтется небом! Может, все-таки, уступишь бусы дзи за деньги? Но больше триста рупий я дать за них не могу — это весь мой капитал, собранный за много-много лун на этом базаре.
Бабый задумался: триста рупий ему не помешают — девушку не только надо будет лечить, но и кормить.
— Хорошо, доромба. Я продам тебе дзи за триста рупий. Но сейчас мне нужны травы. Тебе есть кого послать за ними?
— Нет, но я обернусь быстро!
— Хорошо, я буду тебя ждать. Назови мне цены товара, и я…
Но старик уже семенил далеко от Бабыя, а скоро и совсем потерялся в базарной толпе.
Старик-торговец ходил очень долго, и Бабый опоздал. У домика девушки он увидел большую толпу, и это вначале его удивило — несколько дней к ее дверям никто не подходил, а стоило только возле них остановиться случайному путнику, как любопытство взяло верх над предрассудками.
— Он! — заверещал какой-то мальчишка, тыкая в Бабыя пальцем. — Он подъезжал, он заходил, он и убил ее!
И тотчас отлетел в сторону от подзатыльника, подвешенного крикуну молодым угрюмым парнем:
— Не видишь, щенок, что он — лама!
И, прижав руку к сердцу, склонился перед Бабыем.
— Что случилось? — спросил тот, уже догадываясь об ответе и проклинав в душе себя и старика, с которым связался.
— Лхагва умерла. Она должна была умереть после того, что с ней сделали эти подлые и грязные цирики!
— Лхагва? — переспросил Бабый. — Но и сегодня — среда! Значит, она умерла в тот день, в который родилась и в честь которого носила свое имя?
— Помолись за нее, лама, — понурил парень голову. — Она была хорошая девушка… А к небесам мы ее проводим сами.
Так вот почему к ней никто не заходил! Ее соседи просто боялись цириков, которые могли вернуться сюда в любое время.
— За что они ее? — спросил Бабый.
— В тот вечер не она одна попала в беду, — вздохнул парень. — Мою сестру тоже нашли мертвой. Они даже отрезали ей голову и груди, распороли живот…
— Как ее звали?
— Олзийбат.
— Может, ты знаешь имена и других пострадавших девушек? Назови мне их всех!
Парень кивнул, но тут же обернулся на шум, прокатившийся по толпе, пробормотал слова извинения и поспешно отошел от ламы, замешавшись среди людей.
— Цирики! Цирики идут! — закричал мальчишка, минуту назад награжденный подзатыльником. — Те же самые, что и три дня назад здесь были и ловили девчонок!
Бабый поднял голову: на дороге серо-зеленой лентой в клубах коричневой пыли колыхалась толпа вооруженных всадников, горланящих непристойную песню.
Толпа, окружившая домик умершей девушки, заметно поредела, теперь у его облупившихся стен и распахнутой настежь двери боязливо жались несколько старух и мальчишек — одни не успели уйти, а другие остались, пригвожденные любопытством. Бабый тронул коня и поехал навстречу солдатам.
Он и сам не осознавал, что делает, и не знал, что будет говорить солдатам, которых не останавливали ни кровь, ни слезы, ни визги страха, ни вопли ужаса. Но он не мог поступить иначе — он обязан был сказать этим вооруженным людям, что их оружие получило благословение неба для борьбы с врагами, а не с собственным народом — братьями, сестрами, отцами и матерями; что их грязные поступки будут осуждены небом и прокляты людьми; что рано или поздно, но их всех ждет наказание за невинную кровь и за бездумно погашенные жизни…
Заметив красношапочного всадника, командир цириков подал короткую команду и, подъехав к Бабыю, спросил:
— Откуда и куда держишь путь, лама?
— В дацан «Эрдэнэ-дзу», дарга.
— Хм!.. Но он — в другой стороне!
— Я хотел поговорить с вашими солдатами, дарга. А потом продолжить свой путь… Я узнал, дарга, о большом несчастье, случившемся здесь три дня назад…
Запас храбрости у Бабыя уже иссяк, и слова, которые он хотел сказать этим вооруженным людям, сама профессия которых убивать, ушли неведомо куда и не оставили себе замены.
— Что же ты замолчал, посланец неба? Говори, мы все тебя слушаем и готовы распустить сопли!
Солдаты сдержанно засмеялись, оценив слова своего командира как остроумную издевку над ламой в красной шапке. Они чаще видели желтых и коричневых лам и потому верили больше им.
— Ваши солдаты, дарга, достойны только осуждения. Они — насильники и убийцы. В новой жизни они станут пауками и крысами. Там, — он показал в сторону домика Лхагвы, — только что умерла девушка, истерзанная и опозоренная вашими солдатами. Она умерла от стыда, и этот ее стыд падет гневом неба на их головы!