как пойдут в будущем дела на этих шахтах; это могло бы полностью отбить у меня охоту продолжать работу в России.
Глава 9
У меня возникли подозрения
Весной 1931 года, после нескольких месяцев напряженной работы, я решил провести короткий отпуск в Европе – «съездить ненадолго», как обычно описывают такую поездку иностранцы в России. Я обратился за разрешением к Серебровскому, и он спросил, не хотел бы я совместить приятное с полезным. Он сказал мне, что в Берлин направляется большая закупочная комиссия под руководством Юрия Пятакова, который, как вы помните, был тогда заместителем народного комиссара тяжелой промышленности. Приобретать планировали дорогостоящее оборудование для добычи полезных ископаемых. Серебровский предложил мне консультировать комиссию по таким закупкам.
Я согласился и прибыл в Берлин примерно в то же время, что и комиссия. Она состояла из пятидесяти человек, возглавляемых несколькими видными коммунистическими деятелями, главным из которых был Пятаков. Сопровождали их секретари, клерки и технические советники. Были также два американских инженера, которые приехали, чтобы дать технические консультации по другим видам оборудования.
Российские члены комиссии, казалось, не слишком обрадовались моему присутствию. Их отношение заставило меня вспомнить слухи о неприязни между Пятаковым и Серебровским, и я решил, что вызвал настороженное отношение, потому что меня считали человеком Серебровского. Но я сказал им, что Серебровский поручил мне подтвердить необходимость каждой покупки оборудования для добычи полезных ископаемых, и они согласились проконсультироваться со мной.
Среди прочего, комиссия представила заявки на несколько десятков шахтных подъемников мощностью от ста до тысячи лошадиных сил. Обычно эти подъемники состоят из механизмов, установленных на фундаменте из двутавровых балок.
Комиссия запросила расценки на основании числа пфеннигов за килограмм. Несколько концернов подали предложения, но была значительная разница в стоимости – около пяти или шести пфеннигов за килограмм – между большинством заявок и сделанными двумя концернами, предложившими наименьшую цену. Такая разница заставила меня внимательно изучить спецификации, и я обнаружил, что фирмы, которые предложили самые низкие расценки, заменили легкую сталь основания, указанную в первоначальных спецификациях, на чугун и, если бы их предложения были приняты, русские в общей сложности заплатили бы больше, потому что чугунный фундамент был бы намного тяжелее стального.
Это была нечистоплотная уловка, и я, естественно, был горд собой, сделав такое открытие, и поспешил сообщить о своих выводах членам российской комиссии. К моему удивлению, русские были совсем не довольны. На меня даже оказали значительное давление, чтобы я одобрил сделку, сказав, что я неправильно понял, чего от меня хотят.
Я был уверен в своей правоте и не смог понять их позицию. В конце концов я сказал им, что, если они купят эти подъемники, вся ответственность ляжет на них, а я позабочусь о том, чтобы мое противоположное мнение было особо оговорено. Только после моего решительного заявления они сдались.
Этот инцидент оставил у меня неприятный осадок. Либо эти русские были слишком заносчивы, чтобы признать, что проглядели очевидную подмену в спецификациях, либо на то была какая-то личная причина и, возможно, речь шла о взяточничестве, подумал я. Если бы я не обнаружил подмену стали на чугун в спецификациях, комиссия могла бы вернуться в Москву и отрапортовать, насколько успешно удалось сбить цены на шахтные подъемники, тогда как немалые деньги были бы заплачены за много никчемного чугуна и немецкие концерны могли бы выплатить значительные суммы в виде взяток.
Но я выполнил свой долг, и в конце концов комиссия закупила правильный тип подъемников, не причинив вреда государственным интересам. Я решил никому ничего не говорить об этом деле.
Я забыл об этом инциденте и не вспоминал о нем до тех пор, пока весной 1932 года не отправился домой из-за болезни. Вскоре после возвращения в Москву мне сообщили, что медные рудники в Калате находятся в очень плохом состоянии; добыча упала еще ниже, чем была до того, как я провел реорганизацию в предыдущем году. Эти известия ошеломили меня; я не мог понять, как дела могли настолько ухудшиться за столь короткое время, если до моего отъезда все, казалось, шло так хорошо.
Серебровский попросил меня вернуться в Калату. Там я застал удручающую сцену. У всех американцев закончились двухлетние контракты, которые никто не озаботился продлить, и они разъехались по домам. За несколько месяцев до моего приезда коммунист-управленец, который под моим руководством кое-чему научился в горном деле, был отстранен комиссией, присланной из Свердловска, штаб-квартиры коммунистов на Урале. Комиссия признала его несведущим и неэффективным руководителем, хотя ничто в его послужном списке на это не указывало, и назначила вместо него – удивительное дело! – председателя следственной комиссии.
Во время моего предыдущего пребывания на шахтах мы увеличили производительность доменных печей до семидесяти восьми тонн на квадратный метр в день; теперь вернулись к прежней производительности в сорок-сорок пять тонн. Хуже всего было то, что тысячи тонн высококачественной руды были безвозвратно потеряны из-за внедрения в двух шахтах методов, от которых я намеренно предостерегал во время предыдущего визита.
Мы, американские инженеры, разработали для некоторых шахт в Калате более производительную систему обработки очистных забоев и сумели внедрить ее, несмотря на упорное противодействие российских инженеров. Однако мы знали, что этот метод нельзя безопасно применять в других шахтах, и я тщательно и подробно объяснил причины этого как бывшему управленцу-коммунисту, так и инженерам. Для полной уверенности, что правильно понят, я оставил письменные инструкции, предостерегая от широкого распространения этого метода.
Но теперь я узнал, что почти сразу после отъезда американских инженеров те же русские инженеры, которых я предупреждал об опасности, применили этот метод на оставшихся шахтах, в результате чего шахты обрушились и много руды было потеряно безвозвратно.
Сильно обескураженный, я принялся за работу, чтобы попытаться хотя бы частично восстановить утраченные позиции. Атмосфера в коллективе произвела на меня впечатление неприятной и нездоровой. Новый менеджер и его инженеры были мрачны и ясно давали понять, что не хотят иметь со мной дела. В это время на Урале остро не хватало продовольствия, и рабочие пребывали в таком отвратительном настроении, какого я прежде не видел. Условия жизни ухудшались вместе с падением производства.
Я делал все возможное, чтобы снова сдвинуть дело с мертвой точки; но рядом со мной не было семи американских инженеров и дружелюбного управленца-коммуниста, которые помогали бы мне, как раньше. А однажды я обнаружил, что новый управленец тайно отменял почти все мои приказы. Я понял, что больше нет смысла оставаться, и первым же поездом вернулся в Москву. Я был