неблагоприятное впечатление, чем что-либо еще.
Наш трест управлялся во всех отношениях лучше, чем медно-свинцовая промышленность, и прежде всего у персонала был другой настрой. Нашим рабочим иногда не хватало еды, и они ворчали, но более или менее добродушно. Все, кто был связан с золотодобывающим трестом, понимали, что мы продвигаемся вперед, и ощущение грядущего успеха компенсировало проблемы.
Но на медных и свинцовых рудниках все было по-другому. Их словно окутывала атмосфера неудачи. Нехватка продовольствия и потребительских товаров здесь была еще острее из-за плохо организованного распределения. Также ощущалась серьезная нехватка оборудования, в основном из-за того, что станки и инструменты, закупленные за границей и произведенные на советских заводах, были бездарно распределены, что не позволяло получить наилучших результатов. Используемые методы добычи полезных ископаемых были настолько неправильными, что даже студент-первокурсник инженерной специальности мог бы указать на большинство ошибок. Вскрывались участки, слишком большие для контроля, и руду вывозили без надлежащего крепления шахт. При попытке ускорить добычу до завершения необходимых подготовительных работ несколько лучших шахт были сильно повреждены, а некоторые рудные тела были на грани того, чтобы оказаться утерянными безвозвратно. В нескольких шахтах произошли значительные обвалы, во многих других – пожары, что привело к потере ценной руды.
Я никогда не забуду ситуацию, с которой мы столкнулись в Калате. Здесь, на Северном Урале, находилось одно из самых важных в России месторождений меди, состоящее из шести рудников, флотационной обогатительной фабрики и плавильного завода с доменными и отражательными печами. Некоторое время назад сюда были назначены семь высококлассных американских горных инженеров, получавших очень большую зарплату. Любой из них, если бы ему дали такую возможность, мог бы привести это производство в надлежащий порядок за несколько недель.
Но к моменту прибытия нашей комиссии они погрязли в бюрократической волоките. Их рекомендациями пренебрегали; им не поручили никакой конкретной работы; они не смогли донести свои идеи до российских инженеров из-за незнания языка и отсутствия компетентных переводчиков. Им настолько опротивела сложившаяся ситуация, что они были почти полностью заняты управлением «американским пансионом», который создали для себя. Эти дорогостоящие инженеры, в которых в то время так остро нуждалась Россия, по очереди работали бухгалтерами, управляющими и снабженцами в их маленьком доме с кухней и спальней, и это почти все, что они делали. Должен сказать, что их таланты с большим успехом реализовались в этой ограниченной области; я не встречал лучшего пансиона в России.
Но, конечно же, они были недовольны такими условиями, как и все остальные американские инженеры, которых мы опрашивали на других шахтах. Они выбились из сил, пытаясь получить назначение на какую-нибудь должность, где могли бы заниматься конструктивной работой. Конечно, они знали, что было технологически не верно с шахтами и заводами в Калате и почему отдача производства составляла лишь малую долю той, какой должна была быть при наличии всего необходимого оборудования и персонала.
Наша комиссия посетила практически все крупные медные рудники на Урале и провела их тщательную инспекцию. Мы обнаружили, что условия повсюду были примерно такими, как в Калате. Над этими шахтами также висела мрачная атмосфера пораженчества, что стало новым для меня опытом в России. Мы потратили некоторое время на систематизацию собранных нами данных и наконец представили отчет Серебровскому.
Хотел бы упомянуть, что, несмотря на ужасающее положение дел, которое я описал, в советских газетах не трубили о «вредителях» на уральских медных рудниках. Это было любопытное обстоятельство, потому что в то время коммунисты обычно приписывали умышленному саботажу основную часть неразберихи и беспорядка в промышленности. Однако на Урале коммунисты, контролировавшие медные рудники, хранили удивительное молчание по этому поводу.
В июле 1931 года, после того как Серебровский изучил отчет нашей комиссии, он решил направить меня в Калату в качестве главного инженера, поручив разобраться, как наилучшим образом поступить с этим крупным предприятием. Он послал со мной русского коммуниста-управленца, который не имел специальных знаний в горном деле, но был наделен абсолютными полномочиями и, по-видимому, получил указание предоставить мне полную свободу действий. С ним у меня не возникало ни малейших проблем, потому что он имел достаточно здравого смысла, чтобы не претендовать на какие-либо экспертные знания и не вмешиваться в дела людей, имеющих инженерную подготовку.
Семь американских инженеров заметно оживились, когда обнаружили, что у нас достаточно полномочий, позволяющих преодолеть бюрократическую волокиту и нормально работать. И в течение следующих нескольких месяцев они забросили свой пансион и в соответствии с американской шахтерской традицией спускались под землю вместе со своими рабочими.
Вскоре дела пошли на лад, и за пять месяцев производство выросло на 90 процентов.
Коммунист-управленец был основательным человеком; он глубоко вникал в то, что мы делаем и как мы это делаем. Но русские инженеры на этих шахтах, почти все без исключения, были высокомерны и непробиваемы. Они возражали против каждого предложенного нами улучшения. Я не привык к подобным вещам; русские инженеры на золотых рудниках, где я работал, никогда так себя не вели. Я не мог толком понять этих инженеров, но предположил, что они испытывают зависть и не хотят, чтобы американцы преуспели там, где они потерпели неудачу.
Однако мне все же удалось опробовать свои методы на этих шахтах, потому что приехавший со мной управленец поддерживал все мои предложения. И когда новые технологические приемы дали результат, российские инженеры наконец поняли и поддержали идею. Мне показалось, что сама атмосфера в этих местах улучшилась; а между тем территория простиралась более чем на тридцать миль и соединялась узкоколейной железной дорогой. Большинство месторождений еще до революции разработали иностранные концессионеры.
По прошествии пяти месяцев я решил, что могу спокойно покинуть предприятие. Семь американских инженеров успешно работали и, хотя им по-прежнему мешало незнание русского языка, получили возможность своевременно доносить и реализовывать свои идеи. К делу своему они относились достаточно трепетно. Шахты и заводы были полностью реорганизованы; казалось, не существовало веских причин, помешавших производству оставаться на вполне удовлетворительном уровне, которого мы достигли.
Я составил подробные инструкции на будущее, которые помогли бы воплотить в жизнь семь американских инженеров. Я подробно растолковал их все русским инженерам и коммунисту-управленцу, который начал получать некоторое представление о горном деле. Он заверил меня, что мои рекомендации будут исполняться неукоснительно, и я уехал, довольный собой, с чувством выполненного поручения. Производственные показатели на этих шахтах значительно улучшились, и я льстил себя надеждой, что заложены прочные основы для будущего прогресса. Я никогда не питал больших надежд на будущий успех советского проекта, чем когда покидал Калату. Полагаю, мне повезло, что я не мог предвидеть,