его, а затем, глядя ему прямо в глаза, предположил:
– Встретимся на углу?
Едва это сказав, я пожалел. У Чарлза отпала челюсть. Ощущение было такое, словно я дал ему пощечину. Он сошел с моей ноги с лютым достоинством и вернулся к своему столику, не оглядываясь.
– Он в гневе, – сказала Эсме. – У него бешеный темперамент. Моя мать имела склонность баловать его. Мой отец был единственным, кто его не баловал.
Я все смотрел на Чарлза, который уселся и стал пить чай, держа чашку обеими руками. Я надеялся, что он обернется, но нет.
Эсме встала.
– Il faut que je parte aussi[33], – сказала она со вздохом. – Вы знаете французский?
Я тоже встал со стула со смешанным чувством сожаления и замешательства. Мы с Эсме пожали руки; рука у нее, как я и подозревал, была нервной, с влажной ладонью. Я сказал ей по-английски, как приятно мне было в ее компании.
Она кивнула.
– Я так и подумала, – сказала она. – Я весьма коммуникабельна для своего возраста, – она снова коснулась своих волос с озабоченным видом. – Я ужасно сожалею о своих волосах, – сказала она. – На меня наверно страшно смотреть.
– Вовсе нет! Между прочим, я думаю, волнистость к ним уже возвращается.
Она снова быстро коснулась волос.
– Как думаете, вы еще придете сюда в ближайшем будущем? – спросила она. – Мы приходим сюда каждую субботу, после репетиции хора.
Я ответил, что, как бы мне этого ни хотелось, я, к сожалению, почти уверен, что у меня больше не будет такой возможности.
– Другими словами, вы не можете обсуждать передвижение войск, – сказала Эсме. И не сделала ни шага в сторону от столика. Более того, она скрестила ступни и, опустив глаза, выровняла кончики туфель. Я засмотрелся на нее, поскольку она была в белых носочках, а ее лодыжки и ступни отличались элегантностью. Она резко вскинула на меня глаза. – Вы бы хотели, чтобы я вам писала? – спросила она, и в лице ее слегка прибыло цвета. – Я пишу чрезвычайно членораздельные письма для человека моих…
– Я был бы рад.
Я вынул карандаш и бумагу и написал свое имя, звание, личный номер и номер полевой почты.
– Я вам первой напишу, – сказала она, беря бумагу, – чтобы вы себя не чувствовали как-либо скомпрометированным, – она убрала адрес в карман платья. – Всего доброго, – сказала она и вернулась за свой столик.
Я заказал еще чайник чаю и сидел, глядя, как эти двое с издерганной мисс Мегли встают из-за стола. Чарлз первым пошел к выходу, трагически хромая, как человек, у которого одна нога короче другой на несколько дюймов. На меня он не взглянул. За ним шла мисс Мегли, за ней – Эсме, которая помахала мне. Я тоже помахал ей, привстав со стула. Этот момент неожиданно сильно на меня подействовал.
Не прошло и минуты, как Эсме вернулась в чайную, таща за собой Чарлза за рукав бушлата.
– Чарлз хотел бы поцеловать вас на прощание, – сказала она.
Я тут же поставил чашку и сказал, что это очень мило, но точно ли она уверена?
– Да, – сказала она как-то хмуро. Отпустив рукав Чарлза, она довольно энергично подтолкнула его в мою сторону. Он подошел, лицо его побагровело, и он громко, влажно чмокнул меня чуть пониже правого уха. После такого испытания он прямиком направился к двери, прочь от всяких сантиментов, но я ухватил его за хлястик бушлата и, держась за него, спросил:
– Что одна стенка сказала другой?
Лицо его просияло.
– Встретимся на углу! – выкрикнул он и бросился вон, вероятно, в истерике.
Эсме снова стояла со скрещенными лодыжками.
– Вы уверены, что не забудете написать для меня этот рассказ? – спросила она. – Он не должен быть исключительно для меня. Он может…
Я сказал ей, что нет ни единого шанса, что я забуду об этом. Сказал, что никогда еще не писал рассказа для кого-то, но сейчас, похоже, самое время приняться за это.
Она кивнула.
– Пусть он будет чрезвычайно гадким и волнующим, – предложила она. – Вы хоть немного знакомы с гадостями?
Я сказал, что не особенно, но постоянно знакомлюсь с ними все лучше, в том или ином виде, и что хорошенько постараюсь оправдать ее ожидания.
Мы пожали руки.
– Разве не жаль, что мы не встретились при менее смягчающих обстоятельствах?
Я сказал, что жаль, определенно, жаль.
– Всего доброго, – сказала Эсме. – Я надеюсь, вы вернетесь с войны, сохранив все свои способности.
Я поблагодарил ее и сказал еще несколько слов, а затем смотрел, как она уходит из чайной. Уходила она медленно, задумчиво, проверяя кончики волос на сухость.
Далее следует гадкая или волнующая часть рассказа, и сцена меняется. Люди тоже меняются. Я все еще здесь, но я теперь, по причинам, раскрывать которые я не вправе, так хитро замаскировался, что даже умнейший читатель не сможет меня узнать.
Дело было в Гауфурте, в Баварии, около десяти тридцати вечера, через несколько недель после Дня Победы[34]. Старший сержант Икс был у себя в комнате на втором этаже гражданского дома, где его расквартировали вместе с девятью другими американскими солдатами еще до перемирия. Он сидел на складном деревянном стуле за маленьким захламленным письменным столом, а перед ним лежали раскрытые заграничные романы в мягких обложках, которые он читал с горем пополам. Горе было не в романах, а в нем самом. И пусть люди, жившие на первом этаже, обычно первыми набрасывались на книги, присылаемые каждый месяц специальной службой, Иксу обычно доставалась такая книга, которую он мог бы выбрать сам. Но он был молодым человеком, прошедшим войну, не сумев сохранить все свои способности, и уже больше часа трижды перечитывал абзац, а теперь принялся перечитывать предложения. Внезапно он закрыл книгу, не отметив места. Ненадолго он прикрыл руками глаза от резкого, водянистого света голой лампочки над столом.
Он взял сигарету из пачки на столе и зажег ее, чувствуя, как пальцы мягко и непрерывно трутся друг о друга. Он малость откинулся на стуле и стал курить, совершенно не чувствуя вкуса. Он уже несколько недель курил без перерыва. Десны у него кровоточили от легчайшего прикосновения языком, и он то и дело их проверял; иногда он играл в эту маленькую игру по часам. Какое-то время он курил и проверял языком десны. Затем, внезапно и привычно, как обычно, без предупреждения, ему показалось, что он чувствует, как его разум чуть сдвинулся с места и закачался, точно ненадежный багаж на верхней полке. Он быстро сделал то, что делал уже