глазами.
– Почему люди в фильмах целуются боком? – потребовал он ответа.
– Боком? – сказал я. Эта проблема и меня озадачивала в детстве. Я сказал, что наверно это потому, что у актеров слишком большие носы, чтобы целоваться с кем-то лицом к лицу.
– Его зовут Чарлз, – сказала Эсме. – Он чрезвычайно умен для своего возраста.
– Глаза у него определенно зеленые. Правда ведь, Чарлз?
Чарлз бросил на меня пренебрежительный взгляд, которого заслуживал мой вопрос, а затем сполз, извиваясь, со стула, так что все его тело оказалось под столом, и только голову он удерживал на краю стула на манер борцовского моста.
– Они оранжевые, – сказал он напряженным голосом, обращаясь к потолку. Он поднял угол скатерти и накрыл им свою симпатичную сурьезную мордашку.
– Иногда он блестящий, иногда – нет, – сказала Эсме. – Чарлз, ну-ка, сядь!
Чарлз остался на прежнем месте. Казалось, он задерживал дыхание.
– Он очень скучает по нашему отцу. Его лишили жизни в Северной Африке.
Я выразил сожаление.
Эсме кивнула.
– Отец его обожал, – она непроизвольно куснула заусенец на большом пальце. – Он очень похож на мою мать – Чарлз, то есть. Я в точности похожа на отца, – она все грызла заусенец. – Моя мать была весьма страстной женщиной. Она была экстравертом. Отец был интровертом. Впрочем, они весьма неплохо совпадали, в поверхностном плане. Если совсем объективно, отцу на самом деле требовалась более культурная спутница, чем мать. Он был чрезвычайно одаренным гением.
Я ожидал, со всей чуткостью, дальнейших сведений, но их не последовало. Я опустил взгляд на Чарлза, который теперь повернул голову набок на стуле. Когда он увидел, что я на него гляжу, он закрыл глаза, сонливо, ангельски, затем высунул язык – орган поразительной длины – и выдал то, что в моей стране сочли бы первоклассной данью уважения близорукому бейсбольному арбитру. Чайная порядком всполошилась.
– Перестань, – сказала Эсме невозмутимо. – Он увидел, как один американец сделал это в очереди за рыбой с жареной картошкой, и теперь делает всегда, когда ему скучно. А ну-ка перестань, или отправлю прямиком к мисс Мегли.
Чарлз открыл свои невероятные глаза в знак того, что слышал угрозу сестры, но в остальном почти не изменился. Снова закрыв глаза, он продолжил лежать лицом на стуле.
Я сказал, что ему, пожалуй, стоит приберечь это – я имел в виду бронкское приветствие[32] – до тех пор, пока он не станет пользоваться титулом. Если, конечно, у него тоже есть титул. Эсме одарила меня долгим, несколько критичным взглядом.
– У вас сухое чувство юмора, не так ли? – сказала она с сожалением. – Отец говорил, у меня совсем нет чувства юмора. Он говорил, я не оснащена для жизни, поскольку у меня нет чувства юмора.
Глядя на нее, я закурил и сказал, что не думаю, чтобы чувство юмора как-то помогало в настоящей переделке.
– Отец говорил, помогало.
Это было утверждением веры, а не возражением, и я быстро сменил тактику. Я кивнул и сказал, что ее отец, вероятно, говорил в долговременной перспективе, в то время как я говорю в кратковременной (что бы это ни значило).
– Чарлз скучает по нему безмерно, – сказала Эсме после недолгой паузы. – Он был безмерно любящим человеком. А также чрезвычайно привлекательным. Не то чтобы внешность имела большое значение, но этого у него не отнять. У него были ужасно пронзительные глаза для человека, бывшего органически добрым.
Я кивнул. И сказал, что ее отец, как мне кажется, обладал весьма экстраординарным словарным запасом.
– О, да; весьма, – сказала Эсме. – Он был архивариусом – любителем, конечно.
В этот момент я почувствовал настойчивое похлопывание, почти постукивание по предплечью со стороны Чарлза. Я повернулся к нему. Он теперь сидел на стуле вполне нормально, только подвернул одно колено под себя.
– Что одна стенка сказала другой? – спросил он визгливо. – Это загадка!
Я непроизвольно закатил глаза и повторил вопрос вслух. Затем взглянул на Чарлза озадаченно и сказал, что сдаюсь.
– Встретимся на углу! – последовал ответ на пределе громкости.
Больше всего это подействовало на самого Чарлза. Ему это казалось невозможно смешным. Более того, Эсме встала и принялась колотить его по спине, словно от приступа кашля.
– Ну-ка, перестань, – сказала она. И села на свой стул. – Он рассказывает эту загадку всем подряд, и каждый раз устраивает припадок. Обычно он пускает слюни, когда смеется. Ну-ка, прекрати-ка, пожалуйста.
– Вообще, это одна из лучших загадок, что я слышал, – сказал я, глядя на Чарлза, который мало-помалу приходил в себя. В ответ на такой комплимент он сполз значительно ниже со стула и снова прикрыл лицо углом скатерти до самых глаз. Затем посмотрел на меня из-под скатерти, и веселость в его глазах стала медленно сменяться гордостью человека, знающего хорошую загадку-другую.
– Могу я поинтересоваться, кем вы работали до того, как вступили в армию? – спросила меня Эсме. Я сказал, что никем еще не работал, потому что только год назад закончил колледж, но мне нравится считать себя профессиональным автором рассказов.
Она вежливо кивнула.
– Издавались? – спросила она. Вопрос был знакомым, но неизменно щекотливым и таким, на который не ответишь в двух словах. Я начал объяснять, что большинство издателей в Америке – это кучка…
– Мой отец прекрасно писал, – перебила меня Эсме. – Я храню часть его писем для потомков.
Я сказал, что это, похоже, отличная идея. И снова уставился на ее часы-хронограф с огромным циферблатом. Я спросил, не отцовские ли это часы.
Она серьезно опустила взгляд на свое запястье.
– Да, отцовские, – сказала она. – Он дал их мне как раз перед тем, как нас с Чарлзом эвакуировали, – она смущенно убрала руки со стола и добавила: – Чисто как моменто, разумеется, – и перевела разговор в другое русло. – Я была бы чрезвычайно польщена, если бы вы когда-нибудь написали рассказ исключительно для меня. Я заядлая читательница.
Я сказал, что напишу, определенно, если получится. Сказал, что я не слишком плодовитый.
– Не нужно чего-то слишком плодовитого! Просто, чтобы не по-детски и не глупо, – рассуждала она. – Я предпочитаю рассказы с гадостями.
– С чем? – сказал я, подавшись вперед.
– С гадостями. Меня чрезвычайно интересуют гадости.
Я собрался, было, расспросить ее поподробнее, но почувствовал, как Чарлз щиплет меня за руку, сильно. Я повернулся к нему, чуть поморщившись. Он стоял прямо передо мной.
– Что одна стенка сказала другой? – задал он смутно знакомый вопрос.
– Ты его уже спрашивал об этом, – сказала Эсме. – Ну-ка, перестань.
Игнорируя сестру, Чарлз наступил мне на ногу и повторил свой ключевой вопрос. Я заметил, что узел галстука у него завязан неправильно, и поправил