он впервые положил руку ей на колено, Эффи решила, что он ведет себя по-отечески. Тогда она не умела бояться и даже сейчас не знала, позволено ли это.
– Вот почему отец построил здесь дом, – продолжил Янто. – Он хотел, чтобы мы с мамой научились бояться моря.
– Ваша мама не из Нижней Сотни? – Янто говорил не об этом, но Эффи вдруг ухватилась за эту мелкую деталь. До сих пор она не замечала ни следа таинственной вдовы.
– Нет, – коротко ответил Янто. – Эффи, надеюсь, вы поймете, что снести этот дом было бы святотатством, оскорблением памяти отца. Возможно, в своем первоначальном объявлении я неясно выразился, за что прошу прощения. Этот дом нельзя сравнять с землей. Знаю, что вы безмерно любите и уважаете моего отца и с трепетом относитесь к наследию Эмриса Мирддина, поэтому я не сомневаюсь – вы сможете принять этот вызов.
Верил ли он, что посвящение Мирддина остановит еще одно Наводнение? И возможно, даже возместит нанесенный ранее ущерб? Эффи не спрашивала, боясь его обидеть. Пока она раздумывала над ответом, Янто закрыл дверь. Ветер сразу перестал трепать волосы Эффи, вой стих.
– Я готова, – наконец ответила она. – Я хочу попробовать.
Ей безумно хотелось хоть раз сделать что-то полезное, создать нечто прекрасное, что-то свое. Пусть эта поездка станет не просто побегом, попыткой испуганной девочки сбежать от воображаемых монстров. Ей не позволят написать научную работу, статью в газете или хотя бы сказку – в университете, провались они в бездну, очень ясно дали это понять. Так что у нее оставался единственный шанс создать что-то долговечное. И она воспользуется им, какой бы непреодолимой не казалась задача.
А вернувшись в Каэр-Исель, Эффи сообщит мастеру Корбенику и сокурсникам, что они заблуждались на ее счет. Она больше никогда не будет распускать сопли и прогибаться. И ни за что на свете не сядет в зеленое кресло.
Придется довериться Мирддину и убедить себя, что он не ставит перед ней невыполнимую задачу. Остается лишь по-прежнему верить в слова «Ангарад» и обещанный ими счастливый конец. Что же касается тысяч утонувших людей и слухов о втором Наводнении…
Ее единственный враг – это море.
– Отлично, – улыбнулся Янто, демонстрируя ямочку на щеке. – Я знал, что не ошибся, когда выбрал вас.
Он мягко сжал плечо Эффи, не сводя с нее взгляда, будто ожидая ответа. Эффи застыла, живо ощущая его влажное прикосновение и безмерную тяжесть руки на плече. Она словно перенеслась обратно в кабинет мастера Корбеника. К зеленому креслу.
Она не могла выдавить ни слова. Она чувствовала себя старой куклой, погребенной под пылью и паутиной.
Когда неловкое молчание слишком затянулось, Янто отпустил ее и отвел глаза, будто ощутив сковавший Эффи страх. Казалось, он и сам удивился собственному порыву.
– Простите, – сказал он. – Я на минутку. Нужно кое-что согласовать с Уэдереллом. Боюсь, ему это не понравится. Подождите меня здесь.
* * *
Эффи ждать не стала. Она ощутила подступившую к горлу тошноту, у нее кружилась голова. Вокруг стонал и скрипел странный полуразрушенный дом Мирддина. Много лет назад, еще до Наводнения, люди из Нижней Сотни привязывали преступников на пляже во время отлива, а потом, собравшись в отдалении, ждали, пока поднимутся волны. Они приносили с собой покрывала для пикника и ели, пока море досыта кормило бледную грешницу, заливая воду ей в горло.
Эффи сама не знала, почему всегда представляла себе женщину. Женщину с волосами цвета водорослей.
Именно от подобных варварств северные завоеватели, по их словам, и спасли южан. Столетия спустя об этом слагали сказки и легенды, будто вовсе не было завоевания. Будто целые деревни не пали жертвами стремления искоренить недостойные обычаи. Будто эти истории не стали следствием войны.
Эффи медленно шла по коридору, на всякий случай держась рукой за стену. Тошнота по-прежнему не утихала. В конце концов она остановилась возле двери, ведущей в кабинет, где Престон устроил себе комнату. Движимая любопытством или чем-то еще, Эффи потянулась к ручке.
Оказываясь в церковной исповедальне, она каждый раз беспомощно пыталась выдумать грехи, которые казались достойными исповеди, но не слишком шокировали бы священника. Теперь Эффи охватило неодолимое желание признаться, рассказать кому-нибудь, как Янто ее коснулся. Хотя она всеми силами пыталась убедить себя, что это ничего не значило, просто дружеский жест, ободряющее похлопывание по плечу. Но разве Наводнение не начинается с безобидной капли воды?
Как бы ей хотелось научиться отличать хорошее от плохого, безопасное от ненадежного. Однако страх заставлял смотреть на мир другими глазами. Она словно видела искаженное, обрывочное, уродливое отражение в разбитом зеркале.
Престон говорил, что его волнует лишь правда и, наверное, смог бы сказать, оправдан ли ее страх. Эффи почему-то знала, что в этом вопросе ему можно доверять.
За все время, проведенное в машине, он ни разу к ней не прикоснулся. Скорее, он обращался с ней очень осторожно, как с хрупкой статуэткой, которую ненароком можно разбить.
Затаив дыхание, Эффи медленно открыла дверь. Раздался жуткий скрип, напоминающий вой придавленной кошки. Она ждала, что Престон сидит за столом Мирддина, склонив голову над книгой.
Однако комната оказалась пуста, и Эффи ощутила укол разочарования.
Она окинула взглядом старые книги и разбросанные бумаги, сигареты на подоконнике, одеяло, брошенное на изодранный диванчик. Эффи задержала на нем взгляд, пытаясь представить спящего Престона, и с улыбкой подумала, что его длинные ноги наверняка свисают с края.
Немного осмелев и ощущая возрастающее любопытство, Эффи подошла к столу. Он явно принадлежал Мирддину, хотя ей не удавалось представить сидящего за ним писателя – его затмевал образ Престона. Повсюду лежали книги, раскрытые, как раковины моллюска, на страницах желтели пятна от воды. «Поэтические произведения Эмриса Мирддина, 196–208 годы от Н.» предлагали к прочтению «Гибель моряка». Эффи провела пальцем по словам, представляя, что Престон делает так же. Неужели почтение в его тоне ей просто почудилось? Или он все же испытывал некую страсть к творчеству Мирддина?
По столу были разбросаны бумаги – скомканные, сложенные пополам и явно разглаженные, будто Престон передумал их выбрасывать, почти все с неровными краями, словно вырванные из записной книжки. Однако самой записной книжки не было видно. Зато повсюду валялись безответственно открытые ручки.
Забавно, а ведь она сперва считала, что Престон педантично и аккуратно относится к работе. А ведь даже сама Эффи не оставляла ручки незакрытыми, как какая-нибудь невежда.
Понимая, что вторгается сейчас в личное пространство, но не особо тревожась на сей счет, Эффи разгладила несколько скомканных бумаг. По большей части они были написаны на