и явно предпочел бы более достойную маскировку.
Звякнувший о барную стойку стакан вырвал Эффи из размышлений. Она поймала выжидающий взгляд барменши.
– Сколько? – спросила Эффи и послушно отсчитала названую сумму. Рыбаки по-прежнему глазели на нее. Подхватив свой стакан, Эффи поинтересовалась: – Какой здесь самый популярный напиток?
– Обычно скотч. Но учитывая, что сейчас зима, большинство заказывает горячий сидр.
Эффи покраснела и вцепилась в холодный стакан. Как только барменша отвернулась, чтобы протереть стойку, Эффи поспешила прочь.
Едва убравшись с глаз барменши, она мысленно перебрала в уме дальнейшие варианты. Можно сесть за первый попавшийся столик и ловить на себе косые взгляды рыбаков, или занять свободную кабинку по соседству с Престоном и – что? Потягивать напиток в тишине, пока Престон работает за стенкой? Остро ощущать его присутствие, несмотря на разделяющую их тонкую деревянную перегородку, как в церковной исповедальне?
Едва ли можно представить себе что-то более неловкое. К тому же после случая в машине Эффи чувствовала настойчивое желание вернуть часть утраченного достоинства. Не давая себе шанса струсить, она направилась к кабинке Престона и села напротив него.
Вздрогнув, он тут же захлопнул книгу. С румянцем на щеках и бегающими глазами Престон походил на провинившегося школьника. Эффи подумалось, что он и есть провинившийся школьник, только непонятно, в чем его вина.
– Полагаю, ты поговорила по телефону, – заметил он.
– Да, – согласилась Эффи.
Заметив рядом с локтем Престона полупустой стакан скотча, она немного успокоилась – не только у нее хватило глупости заказать алкоголь в девять утра. Эффи пока не решила, будет ли вообще пить, но стакан в руке придавал уверенности, она ощущала себя почти равной Престону.
Он сунул книгу обратно в сумку, но Эффи успела заметить выбитое на корешке название: «Поэтические произведения Эмриса Мирддина, 196–208 годы п. Н.»
Заметив любопытство Эффи, Престон взглянул на нее с вызовом.
– Одна из твоих библиотечных книг, – пояснил он. – Я не хотел бередить рану.
Она решила, что не позволит себя смутить.
– Выходит, ты недавно прочел то стихотворение? «Гибель моряка»?
– Это не самое известное стихотворение Мирддина. Я удивлен, что ты его узнала.
– Я же сказала: он мой любимый автор.
– Ученые единодушно считают поэзию Мирддина по большей части посредственной.
Эффи тут же покраснела, внутри вспыхнул гнев.
– Зачем же ты изучаешь то, что явно считаешь недостойным себя?
– Я говорил про ученых, а не выражал свое личное мнение. – Которым он вовсе не собирался делиться. Он умел держать козыри при себе. Престон поправил очки, немного съехавшие на переносицу. – Как бы то ни было, необязательно любить дело, которым занимаешься.
Это позвучало так небрежно, что Эффи поняла – он не пытался ее разозлить. Впрочем, от этого стало только хуже. Оказывается, даже не прикладывая усилий, он мог уязвить до глубины души.
– Но тогда какой в этом смысл? – выдавила она. – Ты набрал на экзаменах достаточно баллов, чтобы изучать все что угодно. Зачем же ты выбрал литературу? Из прихоти?
– Вовсе нет. Возможно, для тебя архитектура – страсть всей твоей жизни, а может, и нет. Однако у всех есть свои причины.
Эффи снова ощутила нарастающий гнев.
– Не вижу причин изучать литературу, если тебя не волнуют истории, которые ты пишешь и читаешь.
– Ну, я в основном изучаю теорию. Я не писатель.
Эффи будто окатило приливной волной. Как можно лишь изучать литературу, не написав ни слова, и считать, что этого достаточно? Не изложив на бумаге то, что видел в своем воображении? Постылая реальность ее собственной жизни угнетала ее: чертить планы зданий, не имея понятия, как их строить, проектировать дома для совершенно чужих людей. Эффи чуть не расплакалась, но вонзила ногти в ладони, силясь сдержать подступающие слезы.
– Ну, – протянула она в конце концов, подражая его холодному тону, – трудно представить, чему может научиться аргантиец, читая ллирийские сказки. Мирддин – наш национальный автор. Чтобы понять его истории, нужно впитать их с молоком матери.
– Я ведь говорил, – медленно произнес он, – что моя мать – ллирийка.
– Но ты рос в Арганте.
– Само собой. – Он одарил ее хмурым взглядом.
Впервые Эффи видела его таким смиренным, пытающимся оправдаться. Однако небольшая победа не принесла желанной радости. Конечно, Престон знал, что его выдает акцент и безошибочно узнаваемая аргантийская фамилия. Она вспомнила разговор в библиотеке со студентом литературного колледжа, задавшим вопрос, над которым сама она ломала голову: кто из аргантийцев будет рваться изучать ллирийскую литературу?
Отсюда следовал второй невысказанный вопрос: да какое они имеют право это делать?
Ей не хотелось уподобляться тому парню и недалеким, погрязшим в предрассудках ллирийцам, верящим в абсурдные выдумки и стереотипы о врагах. Пусть ей не особо нравился Престон, он не виноват, что родился аргантийцем, а она – что родилась женщиной.
Эффи вспомнила, с каким почтением он декламировал строки из «Гибели моряка». «У всех есть свои причины».
Может, он действительно восхищался Мирддином. Может, он не просто бессовестный карьерист. Внезапно и вопреки всему Эффи пожалела, что нападала на него.
Подняв стакан, Престон осушил скотч одним глотком, даже не поморщившись. Потом взглянул на ее нетронутый джин с тоником.
– Ты будешь пить?
Эффи взглянула на пузырьки тоника в стакане и тающие кубики льда, вспомнила красные глаза матери после ночной попойки и ощутила легкую тошноту.
– Нет.
– Тогда поехали.
– Что?
– Отвезу тебя обратно в Хирайт.
– Я думала, ты будешь здесь работать, – сказала она. – Ведь там Янто стоит у тебя над душой.
– В доме – Янто, здесь – ты. – Заметив, что она готова возразить, Престон быстро пояснил: – Ты не виновата. Просто в городе тебе нечего делать, кроме того как пить джин и таращиться на меня во время работы. К сожалению, должен заметить, что в Солтни вряд ли найдется более интересное зрелище.
– Ну, не знаю. – Эффи вдруг вспомнила о пастухе и лежащих в кармане камнях, но решила не рассказывать о встрече Престону. – Не хочу ранить твое самолюбие, но по дороге сюда я видела очень любопытный овечий помет.
Престон вдруг рассмеялся. Коротким, неожиданным смешком, в котором не было ни капли злобы, только искреннее веселье. И Эффи с сожалением отметила, что ей нравится звук его смеха.
Она вернула нетронутый стакан барменше и вслед за Престоном вышла на улицу. Снова начал моросить дождь, и капли воды спрятались в его волосах, как крошечные яркие бусинки утренней росы.
Эффи слизнула с губ дождевую каплю, наблюдая, как Престон вытаскивает пачку сигарет. Он прикурил, одновременно пытаясь открыть дверцу машины. Когда он длинными, тонкими пальцами взялся за ручку, Эффи вдруг спросила:
– Можно