Нет, не зря Богосавец держал меня неделю на нейтральной диете. Мои вкусовые рецепторы получили такой гастрономический удар, что я задохнулась и замерла, переживая гамму вкусов, ароматов, текстуры, заполнивших мой рот.
Мясо и в самом деле таяло на языке бархатной нежностью — Поджаристое снаружи, но похожее на крем внутри, и это был вовсе не вкус тушеной говядины или даже запеченной в духовке — какая-то другая технология, которая запечатала все мясные соки, напитав ими мякоть, а чудесный соус придавал особую пикантность, оставляя послевкусие терпкой остроты хрена и имбиря, кислинки лайма, пряныого вкуса тимьяна и бальзамического уксуса, столь любимого европейскими кулинарами. Но угадывались японские нотки — саке и уксус из перебродившего риса. И еще что-то, создающее вкусовую наполненность, делающее соус не легкой приправой к основному блюду, а полноценным королем тарелки…
— В соусе они смешали мясной и рыбный бульоны! — сказала я и уставилась на Богосавеца, тараща от восторга глаза. — С этим соусом можно съесть сколько угодно мяса!.. Бульон, скорее всего, говяжий, очень крепкий, в смеси с бульоном из скумбрии. Баланс идеален — запах рыбы совсем не чувствуется, но ее вкус придает соусу восточную нотку… Необычно, очень нежно… М-м-м… Дайте-ка ещё!
— Маратка хорош, — согласился Богосавец, держа передо мной тарелку и отправляя в рот еще кусочек мяса. — И любит риск. Предложить такой соус клиенту с европейским вкусом — очень смело.
Мы стояли рядом, лицом к лицу, и улыбались, глядя друг другу в глаза и ели умопомрачительно вкусное мясо, заедая его хрустящими овощами. Это было… необычно, и восхитительно, и… очень интимно. Правильно считали раньше, что съеденная вместе пища связывает крепче, чем любые клятвы. Сейчас мне казалось, что мы с Богосавецем оказались связанными на всю жизнь, навсегда. Связаны общим делом, общими интересами и целями, и он тоже это понимает, потому что подталкивает вилкой последний кусочек тыквы, чтобы я забрала его, и переводит взгляд на мои губы… Всего лишь секунда, мгновение, но голова у меня закружилась, и музыка, взвизгнув, стала вдруг совсем неслышна.
— Людям нравится, — сказал Богосавец, словно бы через силу поворачиваясь к фуршетному столу, — посмотри, как уплетают. Распознала все ингредиенты в соусе?
— Разве это возможно? — покачала я головой. — Рецептура очень сложная. Но я попробую узнать хотя бы большую часть.
— Возьмем еще порцию, — решил Богосавец, потому что с этой мы расправились в две минуты.
— Берите там, где больше соуса, — подсказала я.
Но шеф не успел сделать к столу и шага, когда путь ему преградила дама в алом платье с огромным декольте и в алой маске, украшенной перьями.
— И кто тут у нас? — произнесла дама насмешливо, поблескивая глазами из-под маски. — Неужели сам шеф-душка?! — и она засмеялась, довольная шуткой и намеком.
Выражение ее лица невозможно было разглядеть, да и само лицо тоже, но я узнала женщину по четким очертаниям алых губ и острому подбородку. И по бюсту, который она выставила напоказ, как парочку экзотических фруктов. Эльвира Равшанова. Та самая, с которой Богосавец уезжал на спортивном автомобиле. Госпожа Равшанова, значит, любит алый цвет. Говорят, красное любят носить женщины, которые отчаянно пытаются привлечь внимание мужчин. Я почувствовала, что ненавижу эту женщину, хотя лично мне она не сделала ничего плохого. Разве можно ненавидеть только за то, что человек любит красный цвет? Оказывается, можно.
— Вы так мило смотритесь со своей дамой, — Эльвира ловко подхватила бокал мартини с подноса пробегавшего мимо официанта и подошла к нам почти вплотную. — Надо же, — сказала она, положив руку Богосавецу на грудь, — я думала, у тебя с Лилианой все серьезно. Невеста, помолвка, обязательства — ты ведь так мне говорил. Бедняжка, она думает, у вас с ней любовь, а это только… деловые отношения? Или у тебя с ней… только деловые отношения? — Эльвира повернулась ко мне, склонив голову к плечу. — Миленькое платье. Особенно сзади. Ну и как, девочка, шеф-душка уже гладил свою кошечку по спинке?
— По-моему, ты выпила больше, чем нужно, — сказал Богосавец. — Можем отвезти тебя домой.
— Домой? — она искренне удивилась. — И что мне делать дома? Ты же не захочешь составить мне компанию?
Она бросила на меня еще один взгляд — на этот раз злобный, тоскливый. И я поняла, что она совсем немолода. Даже очень немолода, хотя всеми силами пытается убедить окружающих (да и себя, возможно) в обратном. Я протянула руку, машинально хватая с подноса официанта высокий бокал с темно-красным напитком, с долькой апельсина, надетой на край.
Глоток — и в горло полилась жгучая, как солнце, жидкость. Такая жгучая, что я не смогла понять вкуса. Что-то горячее ударило в голову и в сердце одновременно, и я немедленно поставила бокал на край декоративной колонны, рядом с плоской вазой с цветами. Нет, такое пить нельзя, если не хочу проснуться наутро где-нибудь под забором, в ковбойской шляпе и голой.
— Эля, — Богосавец тем временем наклонился к Равшановой, и я похолодела, потому что решила, что он хочет ее поцеловать.
Но шеф только сказал — холодно, почти жестко:
— Дело важнее тела.
Эльвира всхлипнула, бокал в ее руке дрогнул, и Богосавец, поставив тарелку на поднос услужливо подскочившему официанту, забрал у женщины мартини.
— Тебе хватит на сегодня, — повторил шеф, отправляя бокал на поднос следом за тарелкой. — Приятного вечера, — он взял меня за талию и повел прочь.
Мы протолкались через веселящуюся толпу, но по мере того, как приближались к фуршетному столу, Богосавец замедлял шаг.
— Нельзя ее так оставлять, — сказал он, резко останавливаясь. — Эльвиру. Вернусь, усажу ее в такси и отправлю домой. Она пьяная, еще начудит что-нибудь.
— Например, выдаст вас, — сказала я.
Ощущение единения и сказки пропало. И это было грустно.
Сейчас он побежит к Эльвире. Уговаривать, задабривать, отвлекать.
— Или выдаст, — согласился Богосавец. — Но ты на нее не злись. Она хоть и пустышка, но совсем неплохая. Жаль ее. Еще накурится чего-нибудь. Я мигом, никуда не уходи, будь здесь. Постарайся ни с кем не разговаривать. Хорошо? — он поцеловал меня в шею и исчез в толпе.
Сказка вернулась вновь. И не просто вернулась — нахлынула девятым валом, сшибив меня с ног.
В том месте, где губы Богосавеца коснулись моей кожи, все горело огнем. И еще кое-где горело, властно требуя секса — жаркого, дикого, грубого. Проклятое вино! Или что там я хлебнула?
Я энергично помотала головой, пытаясь прийти в чувство, и подергала себя за мочки ушей — вроде бы так пьяницы избавлялись от опьянения.
— Вы хорошо себя чувствуете? — раздался вдруг мужской голос.
Рядом стоял мужчина в маске и дружелюбно смотрел на меня.
— После пунша многим голову сносит, — пояснил он свою заботу. — Я видел, вы пили пунш.
— Только один глоток, — заверила я его. — Все хорошо, но напиток и правда слишком для меня крепкий.
— Все хорошо? — уточнил он ещё раз.
— Все прекрасно, — заверила я его.
— Как вам пекло? — спросил он.
— Что, простите?
Он рассмеялся, показав ровные, ослепительно белые зубы. Он был смуглый, а зубы — белоснежные. Красиво. И смех такой заразительный.
Я тоже засмеялась. А может, дело было не в заразительном смехе, а в этом проклятом пунше. Иначе с чего бы мне послышалось про пекло?
— Это название моего блюда, — пояснил мужчина, указывая на говядину. — Брискет «Пекло». Вам понравилось?
— Мясо и гарнир чудесны, — ответила я с воодушевлением, — а соус — он просто бесподобен! Это так смело — соединить мясной бульон и рыбный. Я поняла, там бульон из скумбрии. У нее такой жирный, маслянистый вкус… О! — тут я, наконец, поняла, что сказал мужчина. — Ваше блюдо? Вот это мясо — ваше блюдо?
— Ну да. А что в этом удивительного? — мужчина снял маску, с интересом разглядывая меня. — Я — Марат Гассанбердиев, и меня тут все знают. А вот вас, красавица, я не могу узнать, как ни пытаюсь.