— Душан… — начал су-шеф, но осекся и замолчал.
Бгосавец, не глядя ни на кого, прошел в середину кухни и остановился, скрестив на груди руки и перекатываясь с пятки на носок. Я сразу догадалась, что случилось, и постаралась съежиться за плитой. Остальные ничего не понимали и уставились на шефа в растерянности.
Последовала долгая тяжелая пауза, а потом Богосавец позвал:
— Елена.
— Да, шеф, — отозвалась она и выступила вперед, комкая фартук. На нее было жалко смотреть — она опять побледнела, руки ее дрожали, и она спрятала их за спину, чтобы было незаметно.
— Почему был изменен рецепт? — спросил Богосавец очень спокойно, все так же не глядя на нее.
Было страшно, даже очень. Я пережила уже подобное, когда попробовала пересоленный японский омлет. Но тогда не было моей вины, а теперь… Трусость и чувство справедливости боролись в моей душе. Звучало пафосно, но на деле было совсем некрасиво.
— Шеф… — пробормотала Елена, и тут я шагнула, вставая рядом с ней.
— Шеф, это я добавила барбарис, — сказала я громко и четко. — Прошу прощения, что изменила ваш рецепт.
— А куда смотрел второй ротиссёр, когда ты самовольничала? — Богосавец наконец-то взглянул на Елену, и та чуть не упала.
Милан бросился к ней и поддержал, обняв за плечи.
— Зачем пугать ее, Душан? — спросил он дружелюбно. — Все ведь так хорошо прошло, Силина довольна…
— Помолчи, — оборвал его Богосавец. — Повторяю: каким образом повар Иванова Даша изменила рецепт? Кто позволил ей встать к плите?
В этот раз я промолчала, опустив голову. Выдавать Елену я посчитала подлостью. Но она сама призналась, глубоко вздохнув:
— Шеф, простите. Мне стало плохо, я вышла из кухни.
— Стало плохо? — Богосавец обвел ее таким взглядом, что Елена отвернулась.
Милан по-прежнему не отпускал ее и попытался возразить:
— Простой человеческий фактор, что ты разошелся, в самом деле…
— Петар! Елена! В мой кабинет! — Богосавец резко развернулся и пошел к двери, а за ним потянулись Петар и Елена.
Милан хотел пойти с ними, но Елена отрицательно покачала головой и похлопала его по плечу, без слов попросив остаться.
Праздничное настроение исчезло, и в кухне стало тихо. Только посудомойка, стараясь двигаться как можно тише, сновала между столами, собирая грязную посуду. Милан выругался вполголоса и отвернулся от нас.
Ждать нам пришлось недолго. Минут через пятнадцать дверь распахнулась, и мимо нас промчалась заплаканная Елена, а потом появились Богосавец и Петар. Богосавец смотрел на нас и хмурился, а Петар прятал глаза.
— Елена уволена, — объявил Милан в гробовой тишине. — Милан, ты уволен тоже. Забирай свои ножи и уходи.
— Что?! — первым спросил Серчо, а следом за ним повара взволнованно зашумели.
— Что случилось-то?! — крикнул Рамиль, а Ян перешел на сербский, что-то спрашивая и размахивая руками.
Молчал только Милан. Он стиснул зубы, снял колпак и, не глядя ни на кого, прошел в подсобку, следом за Еленой.
Уволены. Уволены оба. Я крепко стиснула руки, слушая, как галдят повара. Елену жаль. Всего-то провинность — оставила кухню на пятнадцать минут. Но ведь всё закончилось хорошо! Критики довольны! Атаку мы благополучно отразили! И вот это — благодарность?!.
Я смотрела на Бгосавеца, а он стоял посреди кухни — красивый, опасный, но свершенно бездушный. Как нож, который я держала.
Богосавец переждал, пока шум поутихнет, а потом заговорил, и повара замолчали, как по команде.
— Правила знают все, — сказал Богосавец жестко. — Кто их нарушает, лишается права носить белую рубашку на моей кухне. Иванова!
Не успела я посочувствовать Елене, как пора было сочувствовать мне.
— Да, шеф, — ответила я точно так же, как уволенная ротиссёр, и положила нож на столешницу. Снова стало тихо, и нож противно лязгнул, соприкоснувшись с поверхностью стола.
— Идешь за мной, — сказал шеф и обратился к остальным. — Благодарю за работу. Всем отдыхать до завтра.
Меня провожали молча, как в последний путь. Я машинально потуже завязала косынку и убрала под нее выбившиеся пряди, хотя мой внешний вид был уже не важен. Сейчас шеф поговорит со мной так же жестко, как с Еленой, скажет съехать из комнаты в ресторане, вернуть аванс…
Мы поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Богосавеца.
— Дверь закрой, — велел шеф, и я послушно закрыла двери.
Я ждала, что он заговорит сразу же, но Богосаец молчал, усевшись за стол и мрачно глядя на меня.
— Елене, правда, стало плохо, — сказала я. — Зря вы так с ней.
— Она уволена не из-за того, что ушла от плиты вне графика, — ответил Бгосавец. Он поставил локти на столешницу и переплел пальцы. — Она беременна. От Милана.
— Вот как, — новость была — не то чтобы очень сногсшибательной. Я подумала и спросила: — И что?
— На моей кухне романы между сотрудниками запрещены, — произнес Богосавец. — А ты тоже нарушила мой запрет. Я ведь предупреждал — никакой самодеятельности.
— Простите, — пробормотала я. — Но Милан и Елена…
— А речь сейчас не о них, — перебил меня шеф. — А о тебе, Даша.
То, что он назвал меня по имени, давало какую-то надежду.
— За изменение рецептуры мне надо было тебя наказать. Уволить, например, — Богосавец так и буравил меня взглядом, и я боялась посмотреть на него прямо — только исподлобья, и то на пару секунд. — Но тебе неслыханным образом повезло, поэтому ты не будешь уволена и займешь место Елены.
— Спасибо, шеф, — выпалила я и тут же показалась себе последней свиньей, за то что так обрадовалась получив чужое место. — Но, может, вы еще передумаете… насчет Елены… Это незаконно, вобщем-то…
— Вряд ли она пойдет в суд жаловаться, — ответил он с холодной насмешкой. — Что касается тебя. Будешь работать ротиссёром. Испытательный срок — два месяца. И впредь, если придумаешь что-то новое, сначала покажи Петару, а он решит — показывать твое блюдо мне или нет. И тогда уже я решу, включить твое блюдо в меню или нет. Поняла?
— Да, — ответила я быстро.
— Иначе лишишься рубашки, — напомнил Богосавец.
— Да, шеф. Можно идти?
Он кивнул, и я почти побежала к выходу, но у порога меня остановил голос Богосавеца:
— Зачем ты добавила барбарис? Как тебе такое в голову пришло?
Я уже держалась за дверную ручку, но, услышав вопрос, остановилась. Я оглянулась не сразу, собираясь с мыслями, а когда повернулась, прижимаясь спиной к двери, шеф уже стоял возле стола, засунув руки в карманы, и почти вколачивал меня взглядом в пол с высоты своего жирафьего роста.
— Когда попробовала мясо, — начала объяснять я, впервые осознавая, зачем я и в самом деле изменила рецепт во время запарки на рабочем месте, — поняла, что оно очень сладкое. Эта телятина была сладковатой… Думаю, тут дело в том, что она была недостаточно выдержанной. Мясо немного водянистое, не хватало кислинки. Она просто просилась туда — кислинка. А лимоны были недостаточно кислые. С ними что-то не так, с этими лимонами. Они похожи на лимон Мейера[1], хотя шкурка толстая. Они слишком сладкие. Они не дали бы такую кислоту, как надо для вашего блюда. Я пробовала мясо по-грузински раньше и сегодня вкус сильно отличался…
— Как ты определила, что мясо и лимоны сластят? — требовательно спросил Богсавец.
Я смутилась, но ответила:
— Я все пробую, шеф. Это привычка… Простите, но я не могу готовить без дегустации. Я пробую совсем по чуть-чуть и…
— Иди, — коротко сказал Богосавец. — Надеюсь, объяснил доходчиво. Ты всё уяснила.
— Да, шеф, — согласилась я и выскочила из кабинета.
С чего я решила, что ему интересны мои соображения по поводу телятины и лимонов?! Я спустилась по лестнице, как во сне. Ротиссёр в «Белой рубашке»! Вот это везение! Но я тут же спохватилась, что радуюсь, когда у других горе. Остаться без работы беременной… Я вдруг сообразила, что у меня нет телефонного номера Елены, чтобы позвонить ей. С другой стороны — нужны ли ей мои соболезнования?..