Читать интересную книгу Стихотворения и поэмы - Хаим Нахман Бялик

Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди

Прильнувший губками, ребенок: — и другой,

Другой, разорванный с последним криком "мама!"

И вот он — он глядит, недвижно, молча, прямо

В Мои глаза и ждет отчета от Меня...

И в муке скорчишься от повести паучьей,

Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя,

Войдет навеки Смерть... И, сытый пыткой жгучей,

Задушишь рвущийся из горла дикий вой

И выйдешь — и земля все та же, — не другая,

И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая

Свое ненужное сиянье над землей...

И загляни ты в погреб ледяной,

Где весь табун, во тьме сырого свода,

Позорил жен из твоего народа —

По семеро, по семеро с одной.

Над дочерью свершалось семь насилий,

И рядом мать хрипела под скотом:

Бесчестили пред тем, как их убили,

И в самый миг убийства... и потом.

И посмотри туда: за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в сору,

Смотрел отец на то, что было с дочкой,

И сын на мать, и братья на сестру,

И видели, выглядывая в щели,

Как корчились тела невест и жен,

И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,

И не сошли с ума, не поседели

И глаз себе не выкололи вон

И за себя молили Адоная!

И если вновь от пыток и стыда

Из этих жертв опомнится иная —

Уж перед ней вся жизнь ее земная

Осквернена глубоко навсегда;

Но выползут мужья их понемногу —

И в храм пойдут вознесть хваленья Богу

И, если есть меж ними коганим,

Иной из них пойдет спросить раввина:

Достойно ли его святого чина,

Чтоб с ним жила такая, — слышишь? с ним!

И все пойдет, как было...

И оттуда

Введу тебя в жилья свиней и псов:

Там прятались сыны твоих отцов,

Потомки тех, чей прадед был Иегуда,

Лев Маккавей, — средь мерзости свиной,

В грязи клоак с отбросами сидели,

Гнездились в каждой яме, в каждой щели —

По семеро, по семеро в одной...

Так честь Мою прославили превыше

Святых Небес народам и толпам:

Рассыпались, бежали, словно мыши,

Попрятались, подобные клопам,

И околели псами...

Сын Адама,

Не плачь, не плачь, не крой руками век,

Заскрежещи зубами, человек,

И сгинь от срама!

Но ты пойдешь и дальше. Загляни

В ямской сарай за городом у сада —

Войди туда. Ты в капище резни.

В угрюмой тьме коробится громада

Возов, колес, оглоблей там и тут —

И кажется зловещим стадом чуд:

То словно спят вампиры-великаны,

До устали пресыщены и пьяны

От оргий крови. Ссохся и прирос

Мозг отверделый к спицам тех колес,

Протянутых, как пальцы, что, напружась,

Хотят душить. Кровавое, в дыму,

Заходит солнце. Вслушайся во тьму

И в дрожь бездонной тайны: ужас, ужас

И ужас бесконечно и навек...

Он здесь разлит, прилип к стенам досчатым,

Он плавает в безмолвии чреватом —

И чудится во мгле из под телег

Дрожь судорог, обрубки тел живые,

Что корчатся в безмолвной агонии, —

И в воздухе висит последний стон —

Бессильный голос муки предконечной —

Вокруг тебя застыл и реет он,

И смутной скорбью — скорбью вековечной

Кругом дрожит и бродит тишина...

Здесь Некто есть. Здесь рыщет Некто черный —

Томится здесь, но не уйдет, упорный;

Устал от горя, мощь истощена,

И ищет он покоя — нет покою ;

И хочет он рыдать — не стало чем,

И хочет взвыть он бешено — и нем,

Захлебываясь жгучею тоскою;

И, осеня крылами дом резни,

Свое чело под крылья тихо прячет,

Скрывает скорбь очей своих, и плачет

Без языка...

...И дверь, войдя, замкни,

И стань во тьме, и с горем тихо слейся,

Уйди в него, и досыта напейся

И на всю жизнь им душу наводни,

Чтоб, дальше — в дни, когда душе уныло

И гаснет мощь — чтоб это горе было

Твоей последней помощью в те дни,

Источником живительного яда, —

Чтоб за тобою злым кошмаром ада

Оно ползло, ползло, вселяя дрожь;

И понесешь в края земного шара,

И будешь ты для этого кошмара

Искать имен, и слов, и не найдешь...

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,

Никем не встреченный, один с твоей тоской;

Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты,

И стань, и воцарю молчанье над тобой.

И сердце будет ныть от срама и страданий —

Но слез тебе не дам. И будет зреть в гортани

Звериный рев быка, влекомого к костру, —

Но я твой стон в груди твоей запру...

Так вот они лежат, закланные ягнята.

Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!

Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней —

Я беден был при вас, без вас еще бедней;

За воздаянием придут в Мое жилище —

И распахну Я дверь: смотрите. Бог ваш — нищий!.

Сыны мои, сыны! Чьи скажут нам уста,

За что, за что, за что над вами смерть нависла,

Зачем, во имя чье вы пали? Смерть без смысла,

Как жизнь — как ваша жизнь без смысла прожита...

Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум?

Зарылся в облаках от горя и стыда...

Я тоже по ночам невидимо сюда

Схожу, и вижу их Моим всезрящим глазом,

Но — бытием Моим клянусь тебе Я сам —

Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам,

И что огромнее — ответь, сын человечий!

Иль лучше промолчи... Молчи! Без слов и речи

Им о стыде Моем свидетелем ты будь

И, возвратясь домой в твое родное племя,

Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.

И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь!

И, уходя, еще на несколько мгновений

Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней,

Росистый, искрится в сияньи и тепле.

Сорви ты горсть, и брось назад над головою.

И молви: Мой народ стал мертвою травою,

И нет ему надежды на земле.

И вновь пойди к спасенным от убоя —

В дома, где молится постящийся народ.

Услышишь хор рыданий, стона, воя,

И весь замрешь, и дрожь тебя возьмет:

Так, как они, рыдает только племя,

Погибшее навеки — навсегда...

Уж не взойдет у них святое семя

Восстания, и мщенья, и стыда,

И даже злого, страстного проклятья

Не вырвется у них от боли ран...

О, лгут они, твои родные братья,

Ложь — их мольба, и слезы их — обман.

Вы бьете в грудь, и плачете, и громко

И жалобно кричите Мне: грешны...

Да разве есть у праха, у обломка,

У мусора, у падали вины?

Мне срам за них, и мерзки эти слезы!

Да крикни им, чтоб грянули угрозы

Против Меня, и неба, и земли, —

Чтобы, в ответ за муки поколений,

Проклятия взвилися к горней сени

И бурею престол Мой потрясли!

Я для того замкнул в твоей гортани,

О человек, стенание твое:

Не оскверни, как те, водой рыданий

Святую боль святых твоих страданий,

Но сбереги нетронутой ее.

Лелей ее, храни дороже клада

И замок ей построй в твоей груди,

Построй оплот из ненависти ада —

И не давай ей пищи, кроме яда

Твоих обид и ран твоих, и жди.

И вырастет взлелеянное семя,

И жгучий даст и полный яду плод —

И в грозный день, когда свершится время,

Сорви его — и брось его в народ!

Уйди. Ты вечером вернись в их синагогу:

День скорби кончился — и клонит понемногу

Дремота. Молятся губами кое-как,

Без сердца, вялые, усталые от плача:

Так курится фитиль, когда елей иссяк,

Так тащится без ног заезженная кляча...

Отслужено, конец. Но скамьи прихожан

Не опустели: ждут. А, проповедь с амвона!

Ползет она, скрипит, бесцветно, монотонно,

И мажет притчами по гною свежих ран,

И не послышится в ней Божиего слова,

И в душах не родит ни проблеска живого.

И паства слушает, зевая стар и млад,

Качая головой под рокот слов унылых:

Печать конца на лбу, в пустынном сердце чад,

Сок вытек, дух увял, и Божий взор забыл их...

Нет, ты их не жалей. Ожгла их больно плеть —

Но с болью свыклися, и сжилися с позором,

Чресчур несчастные, чтоб их громить укором,

Чресчур погибшие, чтоб их еще жалеть.

Оставь их, пусть идут — стемнело, небо в звездах.

Идут, понуры, спать — спать в оскверненных гнездах,

Как воры, крадутся, и стан опять согбен,

И пустота в душе бездоннее, чем прежде;

И лягут на тряпье, на сброшенной одежде,

Со ржавчиной в костях, и в сердце гниль и тлен...

А завтра выйди к ним: осколки человека

Разбили лагери у входа к богачам,

И, как разносчик свой выкрикивает хлам,

Так голосят они: "Смотрите, я — калека!