станет ещё одним, маленьким Мортусом. И тогда, что наступит тогда? Сможет ли планета полностью восстановиться после такого бесчеловечного обращения? Смогут ли они остановиться, уничтожив одну «угрозу жизни»?
Йон сел рядом со мной, взял меня за руку и долго молчал, наблюдая за тем, как катается бульдозер по ровной глади почвы, что некогда была прекрасным озером.
–Когда мы выходим?
–Что? – отозвался он, словно проснувшись от забытья.
–Во сколько мы идём к Винджею?
–Ты не пойдёшь туда. Я сделаю это сам.
–Я пойду. Я должна, и… я не отпущу тебя одного.
Йон снова замолчал. Его серые глаза стали почти чёрными, глубокими и влажными. Минуты растянулись в бесконечность, стали липкой субстанцией, в которой мы вязли и всё-таки не могли утонуть.
–Хорошо. Тогда встретимся в десять.
Глава 9
Паденье и взлёт
После стука в дверь, кажется, прошла целая вечность. Я ждала самого худшего, переминаясь с ноги на ногу, прислушиваясь и умоляя судьбу в последний раз дать нам ещё один шанс. Наконец, за дверью послышались шаги, и на пороге появилась Элли – маленькая и тоненькая, почти прозрачная. Рядом с Бруно она казалась изящной и по-своему цветущей, но сегодня она напоминала мотылька, который больше никогда не распахнёт своих крыльев. Я снова начала думать о худшем, но Элли вдруг тепло улыбнулась, приободрив меня, и смелость вновь вернулась ко мне.
–Свен, здравствуй, дорогая!
–Здравствуйте, Элли, как Вы? Как Бруно?
–Проходи, он будет рад тебя видеть.
Я помню, как помогала укладывать паркет в этом доме. Помню планировку, помню запах древесины, краски и лака. Сегодня дом был другим. Он тонул в полумраке; в душном воздухе витали едва уловимые запахи лекарств.
–Бруно!
Мне хотелось обнять старика, заверить, что всё будет хорошо, но я побоялась причинить ему вред и просто пожала ему руку. Надо сказать, что Бруно выглядел довольно бодро, хоть и пока не вставал с постели. Он рассказал мне, как всё произошло. Как подошёл слишком близко к краю болота, оступился и упал на спину, растянув лодыжку и угодив ногами прямо в кислотное болото.
–Не переживай, даже если я скопычусь, – хохотнул старик. – Свен, ну что ты, слёзы тебе не к лицу. Я ведь шучу! Всё будет хорошо!
–Знаю. Вы крепкий, поправитесь, да и ожог, как я поняла, не такой сильный, как я боялась.
–Всё верно. Всё не так страшно, как думают многие. Теперь я буду осторожнее.
Облегчение, вызванное улыбкой Бруно, стало, кажется, последней каплей. Мне хотелось выговориться, хотелось услышать заверение, хотелось что-то делать.
–Это несправедливо! Это просто несправедливо, что это случилось с Вами здесь, на Перфундере. Не на Земле, где такое происходит сплошь и рядом, а именно здесь! С Землёй всё понятно, Земля умирает… А скоро, может быть, умрёт и Перфундере.
–Ошибаешься, моя дорогая. Многие думают, что на Земле не осталось ничего светлого, но никто не говорит, что право большинство, – Бруно, очевидно, тоже одолевало желание поговорить: от скуки больничного затворья, в силу характера или возраста, он любил говорить о прошлом. Всякий, кто был знаком Бруно, да и, пожалуй, с многими другими стариками, знал их как добродушных рассказчиков, порой даже сказочников, любящих поговорить с молодёжью, ностальгически качая головой и медленно утопая в бездонном море воспоминаний прожитых лет.
…
–Я не назову свою жизнь интересной или захватывающей, – продолжал Бруно. – Такая же, как и у всех. Борьба за жизнь, за целебный баллончик с кислородом. И ты можешь сказать: «Да что он в этом понимает». Только вот, чтобы верить, что ты прожил жизнь не зря, не нужны никакие захватывающие приключения, неординарная работа и уникальные впечатления. Страстное желание жить и чувствовать – это и есть настоящая жизнь и счастье, понимаешь?
–Я… Я пытаюсь Вас понять и кажется, отчего-то понимаю, хотя не должна бы… Наверное, для меня всё это слишком контрастно. Перфундере – молодая планета, многие из теперешних жителей были одними из первых переселенцев, так что они отбыли с Земли, будучи молодыми. Кажется, они не успели толком понять, и поэтому редко вспоминают, отмахиваются, как от ненужной, утомительной информации, или просто когда-то посчитали разумным забыть. А меня Земля всегда тянула и одновременно пугала. Самый страшный кошмар – оказаться там, на нашей первой планете, исторической родине. Но отчего-то не хочется забывать, хочется верить, что всё ещё впереди.
–Я не могу тебе ничего сказать, Свени. Лучше или хуже, одному Богу известно, что будет дальше. Знаю только одно: даже если все мировые учёные, со всех уголков Вселенной будут в один голос утверждать, что жизнь на Земле больше невозможна, я не поверю. Потому что сам это прочувствовал. Да, это не рационально, и мне, как учёному, стыдно сентиментальничать. Но тому, что одной ногой в могиле, можно говорить, всё что угодно, хе-хе. В общем, у меня был один секрет.
–Расскажите.
–Один раз в неделю, по воскресеньям, пока моя милая Элли ещё спала, я вставал, брал свой велик и ехал на возвышенность. Представь себе эту картину, только не представляй слишком детально, мои скрипящие колени не так уж музыкальны, кхе-хе! Небо всегда плотно обложено облаками и смогом. Иногда сквозь них проступает рассеянный свет, к которому мы все привыкли с рождения. Но я знал одно место. Там, за холмом, в часе езды, была дыра, дыра в облаках. Иногда её все же заволакивало дымом, но чаще всего сквозь пробоину было видно небо. Как свет умудрился проклюнуться сквозь облачную скорлупу, не знаю, да и не хочу знать. Зачем вмешиваться в магию природы прозаичной человеческой логикой? Я просто сидел и смотрел, смотрел, смотрел, пока время не убегало далеко вперёд. Это и есть то, о чём ты говорила. Контраст. Свет против тьмы. Свет всегда пробьётся, пусть даже его борьба будет напоминать сражение пёрышка с десятислойным брезентом. Свет обязательно найдёт лазейку, где бы ты ни был.
–Как поэтично, даже не верится.
–Может, я и романтик, но знаю, что, даже если ты не нашёл этот луч света в облаках, ты сможешь создать его сам для себя.
–Но Вы ведь нашли этот просвет, буквальный просвет. Откуда Вы знаете, что есть те, кто может жить счастливо без осязаемого намёка на то, что что-то светлое ещё осталось на свете?
–Знаю, потому что понял это сам. И видел в других. Понимаешь, это как пятничный вечер, о котором слагали легенды наши предки. Вечер воодушевления и приподнятого настроения, вечер, от которого ждёшь многого, ради которого живёшь всю неделю, работаешь на ненавистной работе,