Удивлению Маркса и Энгельса не было предела, они ничего не знали о предпринимавшихся усилиях; хотя в целом идею объединения они поддерживали, но опасались, что Либкнехт (вместе с Бебелем возглавлявший Социал-демократическую рабочую партию) слишком многое уступит своим новым союзникам, приняв доктрину Союза (а Союз был создан покойным Лассалем, соперником Маркса). Эта доктрина, по мнению Маркса, неточно интерпретировала историю, мало внимания уделяла международной солидарности трудящихся, была основана на устаревшей экономической теории и включала только одно социальное требование — государственную помощь рабочим {23}. Хуже того, в этой программе совершенно не учитывалось значение профсоюзов. Энгельс писал Бебелю:
«Этот пункт имеет первостепенное значение; это самая верная классовая организация пролетариата, в рядах которой он ведет свою ежедневную борьбу с капиталом; борьбу, в которой он мужает и закаляется для грядущих битв; борьбу, в которой он уже не может проиграть, даже при самой жесткой реакции». {24}
Несмотря на возражения из Лондона, Объединительный конгресс собрался в Германии, в Готе, в мае 1875 г.; на нем было одобрено слияние двух партий и создание новой (в 1890 году она станет существующей по сей день Социал-демократической партией Германии).
Маркс и Энгельс планировали хранить молчание и дистанцироваться от программы новой партии {25}, но в конце концов Маркс решил, что должен ответить. Он написал памфлет «Замечания к программе Германской рабочей партии», в котором безжалостно разобрал весь документ почти дословно {26}.
«Совершенно очевидно, что для того, чтобы вообще иметь возможность сражаться, рабочий класс должен организоваться у себя дома как класс, и что полем его битвы станет его собственная страна».
Это Маркс пишет в ответ на утверждение новой партии, что борьба за равные права есть прежде всего борьба национальная. Далее он утверждает, что было бы наивно полагать, будто в эпоху глобальных транзакций какая-то страна может изолировать собственную экономику, и что международная солидарность рабочего класса может являться второстепенным вопросом {27}.
Он лихо подхватывает смутный и неопределенный тезис Готской доктрины о справедливом распределении труда — в программе не дается никаких объяснений, каким образом этого можно добиться — и впервые использует тезис «От каждого по способностям, каждому по потребностям!» {28} Также развенчивает он и представления об отношениях человека и государства, говоря:
«Свобода состоит в преобразовании государства из органа, подавляющего общество, в орган, полностью подчиненный обществу». {29}
Наконец, Маркс описывает долгий путь, который предстоит пройти, чтобы общество стало бесклассовым:
«Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного преобразования из одного в другое. В соответствии с этим мы получим и политический переходный период, когда государство не может быть ничем иным, как государством революционной диктатуры пролетариата» {30}.
Свой 18-страничный памфлет Маркс закончил цитатой из Иезекииля: «Я говорил и тем спас душу свою» {31}.
Легко понять, что в «Замечаниях» Маркс с наслаждением вернулся к стилю свободной и чистой полемики. На 5 лет он похоронил себя в своих старых работах, переписывая и дополняя, переводя их на другие языки — и в 1875 году, наконец-то, отослал французскому издателю последние листы верстки французского перевода первого тома «Капитала» (он посвятил его Женнихен). Тираж в 10 тысяч экземпляров был распродан очень быстро, и «Капитал» обрел новую широкую аудиторию во Франции и Англии {32}. В марте в лондонском еженедельнике «Фортнайтли Ревью» появляется короткая статья «Карл Маркс и немецкий социализм», в которой «Капитал» раскритикован и назван вызовом, брошенным власти, написанным «уличным языком». Похоже, автора задело не столько содержание того, что Маркс написал, сколько страстность, с какой он это сделал. Если бы подобная статья появилась после первой публикации книги, 8 лет назад, Маркс и Энгельс были бы счастливы. Теперь — это было всего лишь забавное недоразумение, подтверждение того, что «Капитал» до сих пор способен вдохновлять людей на написание подобных глупостей. Тем не менее, одна строка из этого обзора окажется пророческой: «Люди могут оказать ему честь, браня его — но только не читая» {33}.
Тем летом вся семья Маркс разъехалась из Лондона. Маркс решил снова отправиться в Карлсбад, на этот раз в одиночестве. Женни решила съездить в Женеву, чтобы повидаться с друзьями по партии (в политическом смысле слова), а затем поехать в Кельн, к старым знакомым {34}. Женнихен и Лонге провели часть августа в Германии, возможно, чтобы легче пережить печальную годовщину смерти их мальчика. Если не считать дискомфорта из-за жары (заставившей Женнихен отказаться от одной из трех ее фланелевых юбок {35}) и множества пропущенных и отложенных встреч со знакомыми и друзьями, то поездка прошла на удивление мирно. Также без инцидентов прошло и путешествие Маркса. На корабле по дороге на континент его попутчиками оказались покойник, которого переправляли в Майнц, и католический священник, который продемонстрировал Марксу пустую бутылку и сообщил, что испытывает сильную жажду и голод… Маркс предложил святому отцу свою бутылку коньяка, из которой священник сделал несколько глотков, после чего начал отпускать сомнительные шуточки в адрес других пассажиров {36}. В Карлсбаде Маркс обнаружил тех же постояльцев, что и в прошлом году: либо «толстых, как бочки», либо «тощих, как грабли». На этот раз он не стал изображать из себя человека со средствами и записался как «Чарльз Маркс, доктор философии, Лондон», за что и получил приличную скидку по оплате {37}.
Капитан полиции Карлсбада, которому было поручено вести за Марксом слежку, писал в своем рапорте: «Ведет себя тихо, мало общается с другими гостями и часто совершает долгие прогулки в одиночестве». {38} Этот полицейский рапорт полностью противоречит колонке светских сплетен в одной венской газете, где Маркс назван обаятельнейшим человеком, «исключительно образованным, его знания столь же глубоки, сколь и широки… у него всегда под рукой нужное словцо, обезоруживающая улыбка, искрометная шутка». При общении с дамой или ребенком он — «превосходный рассказчик… Он, несомненно, скорее философ, нежели человек действия, и в нем куда больше от историка или, возможно, стратега движения, но не от опытного бойца».
Автором этого потрясающего во всех смыслах повествования мог быть врач Маркса, Фердинанд Флеклс {39}, да и кто бы это ни был — статью явно намеревались напечатать в прошлом году, когда Маркса рассматривали в качестве скрытой угрозы спокойствию курорта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});