предметов, точно склад бутафории в провинциальном театре. Франку снова показалось, что его волосы всклокочены: он всегда испытывал это чувство, когда что-нибудь выходило не так, как следует и не так, как он хотел. Он был рад, когда снова вернулся в гостиную, оставив Марион заниматься ее туалетом в спальне.
У Марион был телефон, и она очень гордилась им. В Париже иметь телефон было далеко не рядовым явлением. Его поставил американский журналист для себя.
– Ты не будешь иметь ничего против, если я позвоню жене? – вежливо спросил Франк, и Марион не имела ничего против.
Понадобилось некоторое время, чтобы добиться соединения с отелем «Клеридж», и вызвать миссис Данел. Но наконец Пирл подошла к телефону, и ее голос был слышен совершенно ясно.
– Алло, дорогая! Алло, дорогая!
– Ты звонишь с опозданием – я уже в полной боевой раскраске, обедаю с Сустерлендами перед тем, как отправиться в театр…
– Извини. У меня совещание. Есть что-нибудь новое?
– Да, очень важное. Я наконец нашла собаку, которую хотела иметь. Я вчера была в одном собачьем питомнике и теперь просто без ума от этого пса. Настоящий красавец сын английского чемпиона. Я не дождусь, когда смогу показать его тебе…
– Сколько? – спросил Франк. Как все богатые люди он был осторожен в денежных вопросах.
– Просят пятьдесят фунтов, но я уверена, что они еще уступят. Могу я купить его?
– Если ты настолько без ума от него…
Лондонский телефон откашлялся.
– Но тогда ты должен перевести мне по телеграфу пятьсот долларов, – заявила она.
– Ты разоришь меня, – ответил Франк. Мы уже разорены. Я не продал еще ни одного апельсина, а ты…
Он явно только шутил. Он даже видел перед собой веселую усмешку на лице Пирл там, в Лондоне. Он добавил еще несколько указаний относительно их кают и багажа. «Берентария» отплывала в субботу утром из Саутгемптона, и он должен был сесть на борт после обеда, в Шербурге. Пирл была немножко недовольна тем, что ей, вместе с собакой, приходилось сесть на пароход без мужской помощи. Франк рассмеялся и отпустил по телефону несколько комплиментов, прежде чем повесить трубку.
Пирл была одним из самых самостоятельных существ на всем свете. Немедленно после разговора телефонистка заявила, что он наговорил на двести сорок шесть франков. Он вытащил триста франков и подсунул под вазу с фиалками. Он еще говорил по телефону, когда Марион вышла из спальни и села рядом с ним. Ее дружеское тактичное поведение говорило ему о том, что она не имеет ничего против того, что у него есть жена – она знала свет. Марион понимала английский язык, ее научил американский журналист. Еще одним из ее многочисленных хороших качеств было то, что она интересовалась делами. Если существует на свете кто-либо, кто знал бы о бирже больше, чем банкир, так это любовница банкира. Флора с топотом ввалилась в комнату, чтобы заявить, что на стол подано, и прежде чем убрали закуску, Франк уже погрузился в подробный рассказ о своих переговорах.
– Какую комиссию я получу за хороший совет? – спросила Марион.
Обед был очень хорош и она позаботилась о том, чтобы Франк положил себе достаточно омлета – гордости Флоры.
– Десять процентов всей моей прибыли.
– Что тебе нужно, так это подмазать Франшето. – Она сказала на парижском арго «купить» и сразу перевела.
– Как и сколько ему дать?
– Скажем, десять тысяч франков, но только ты не можешь просто положить ему их под салфетку, как какому-нибудь чиновнику. Пошли ему портсигар и положи деньги внутрь. Пригласи Фаррера и его любовницу пообедать и пошли цветы его жене… нет, лучше сделай наоборот. Теперь нужно обращаться с порядочными женщинами, как с кокотками, и с кокотками, как с порядочными женщинами, тогда довольны и те, и другие. Ты должен…
Марион продолжала давать Франку прекрасные советы, которые может дать только женщина, у которой нет больше иллюзий. Фиалки стояли на столе, и в их аромате уже чувствовалось увядание. Вино было легко, хорошо и соответствующей температуры. Франку, привыкшему к коктейлям, от него немного захотелось спать. Марион была одета в форму парижанок черное платье, отделанное чем-то белым у ворота, а после обеда она надела на голову задорный белый беретик. Наступило то, чего боялся Франк. Она натянула белые перчатки, и он должен был сопровождать ее в театр. Все время Франк Данел не мог понять, почему ему было так неловко и скучно. Во время обеда, в такси, в театре. Это ощущение началось в ее спальне, в то время, когда Марион пудрила свое очаровательное тело сандаловой пудрой. Все это казалось таким методичным, Таким мещанским, таким обыденным, таким супружеским в худшем смысле этого слова. У Пирл, его жены, было гораздо больше размаха, чем у этой маленькой парижаночки, которая жила за счет мужчин. Такси было сыро и затхло, и Марион бранилась с шофером, сделавшим большой крюк, потому что он думал, что может безопасно обжулить американца. Пьеса показалась Франку отвратительной старая-старая история: муж, жена и любовник. Он сидел на узком сиденье и проклинал все на свете. Он едва удерживался от того, чтобы не заснуть, и от всего сердца тосковал по своей кровати в отеле с ее комичными крохотными подушечками. После представления, когда они сидели в кафе Рояль, где к ним присоединились многочисленные друзья Марион мужчины и женщины, Франка совсем неожиданно охватила мысль об Эвелине. Мысль была так настойчива, что почти причиняла боль. За весь день он только дважды, да и то со всем мельком, вспомнил о ней. Теперь, вдруг, она была тут, он почти физически ощущал ее присутствие, ее лицо, ее руки, ее голос. Жаркая купальня и ее прерывистое дыхание, Эвелина! «Я позвоню ей по телефону», – подумал он и уже привстал с места. «Глупости… после полуночи… я сошел с ума» – опомнился он и снова сел. Марион с удивлением наблюдала за ним. Он побледнел под своим калифорнийским загаром. Марион попрощалась с остальной компанией и посадила его в такси. Снова шел дождь. Мимо фонтана на площади Согласия, через Елисейские поля, мимо Триумфальной арки и могилы Неизвестного солдата, такси немилосердно подскакивало, увозя Франка все дальше и дальше от его отеля.
Франк не мог определить, чего ему хочется. Но зато он знал, чего ему не хотелось: он не хотел возвращаться обратно в квартиру Марион. Он уже достаточно для одного дня говорил по-французски.
– Подождите меня, – приказал он шоферу, когда они остановились на рю де ла Помп.
– Нет, не ждите, сказала Марион.
Шофер понимающе ухмыльнулся и отъехал. Он