Читать интересную книгу Расширение прав и возможностей женщин в России - Джули Хеммент

движения «Солидарность», «такая программа должна указывать людям, как себя вести, а не объяснять властям, как проводить реформы. Ничто не действует на власть так, как давление снизу» (цит. по: [Garton-Ash 1990]). Хотя в обычном понимании, особенно в ретроспективе, гражданское общество воспринималось как желание соединиться с капиталистическим Западом, оно стало «третьим путем» между коммунизмом и капитализмом. Давид Ост пишет, что восточноевропейские защитники идеи гражданского общества считали его сферой широкого гражданского участия, «постоянно открытой демократии», в которой гражданская активность «основана не на государстве и не на рынке, а на самой живой и активной общественно-политической деятельности» [Ost 1990: 30–31]. Вера в гражданское общество была выражением тоски по нравственному и справедливому устройству мира, управляемому ценностями, выходящими за пределы «грязной политики», где человек способен жить по совести и «по правде». Это был призыв к формированию новой Европы, свободной от идеологических границ, разделительных линий и ограничений [Ibid.].

Но мне интересно понять, каким именно образом работала символическая идея гражданского общества. Гражданское общество было предметом разговоров и бесконечных пересудов, и это в конечном итоге послужило основой для действий в интеллектуальной, предпринимательской, филантропической и образовательной сферах во время перестройки. Хотя оппозиционеры выражали мнения лишь некоторых слоев общества, в Центральной Европе их влияние было очень велико. В самом деле, после бархатных революций оппозиционеры часто становились ключевыми консультантами, и с их помощью легко установился диалог между интеллектуалами и высокопоставленными политиками Северной Америки и Западной Европы [Wedel 1998]. В результате дебатов среди оппозиционеров концепция гражданского общества снова стала популярной у западных ученых левого и правого толков. Консервативные сторонники «тоталитарной» школы восприняли это как подтверждение своего мировоззрения, согласно которому граждане неизбежно сопротивлялись репрессивному государству, а интерес к концепции гражданского общества с правым уклоном в 1980-е годы резко возрос [Foley, Edwards 1998]. Между тем западные левые восприняли диссидентскую и оппозиционную деятельность в социалистических государствах как проявление вновь активизировавшейся левой оппозиции; и это оказалось совместимым с новыми левыми взглядами на партиципаторную демократию [Habermas 1989; Ost 1990].

Казалось, эта идея нашла свое подтверждение в демократических революциях 1989 года. Концепция гражданского общества снова вошла в моду. Гражданским обществом теперь считали триумф капитализма и крах социалистической альтернативы. В научных кругах эта концепция стала чем-то вроде обобщающего термина. По словам Селигмен, «эта идея была подхвачена на Западе, авторы как правых, так и левых направлений пользовались и часто злоупотребляли ею, чтобы узаконить свои собственные программы развития общества, она вошла в научный дискурс с несколько настораживающей мстительной силой» [Seligman 1998: 79]. Об этом свидетельствует увлечение социологов «неотоквилианством» в период после холодной войны[59]. Одним из примеров этого является влиятельная работа Роберта Патнэма о социальном капитале [Putnam 1993, 1995]. Согласно Патнэму, «социальный капитал предстает в качестве одной из ключевых характеристик организации общества в виде социальных сетей, норм обоюдности и доверия, облегчающих координацию и сотрудничество людей во взаимных интересах» [Putnam 1995: 67]. Патнэм считает социальный капитал жизненно важным компонентом здоровой и успешной демократии. Решающую роль в анализе Патнэма играют неформальные ассоциации и группы, создающие социальный капитал, который затем просачивается в более широкое общество, влияя на политическое устройство. Несмотря на то что работа Патнэма посвящена современному кризису гражданской жизни в США и других развитых индустриальных обществах, она призывает к действию во всем мире. Задавая подозрительно русский вопрос «что делать?» [Ibid.: 7][60], работа приглашала ученых исследовать явно универсальный феномен социального капитала в других культурных контекстах[61].

И в самом деле, явление стало повсеместным, и полемика не была скрытой. В 1990-е годы концепция гражданского общества (и сопутствующая ей концепция социального капитала) заняла центральное место в новом подходе к развитию, которым «двигали убеждения, сосредоточенные вокруг двух столпов – неолиберальной экономики и либерально-демократической теории» [Hulme, Edwards 1997: 4]. В контексте широкого обсуждения направлений мирового развития Халм и Эдвардс дают полезный очерк о сдвиге парадигмы за последние тридцать лет. Если в 1970-х годах господствующей идеей был «миф о государстве», предполагавший, что государство может обеспечить потребности граждан, то в 1980-х его вытеснил «миф о рынке», который утверждал, что «частный сектор может обеспечить нужды всех потребителей» [Ibid.]. Рассматриваемые нами тектонические сдвиги после окончания холодной войны породили новую формулировку: «миф о рынке плюс гражданское общество» [Ibid.][62]. В середине 1990-х годов Всемирный банк заявил о смене приоритетов, подчеркивая важность как гражданского общества, так и социального капитала[63]. Именно новая формулировка такого рода создала условия для бума НПО, или «революции общественных объединений» в глобальном масштабе [Salamon, Anheier 1997]. Именно таким образом в бывших социалистических государствах гражданское общество стало проектом, который нужно было реализовать [Sampson 2001]. Гражданское общество было «центральным элементом в западных программах помощи в Восточной Европе, тесно связанным с помощью в приватизации» [Hann, Dunn 1996: 9]. Джанин Ведель сообщает, что в период с 1990 по 1991 год Конгресс США выделил 36 миллионов долларов на поддержку «строительства демократических институтов» в Польше и других бывших коммунистических государствах. К 1995 году США обязались выделить 164 миллиона долларов на содействие развитию политических партий, независимых СМИ, управления и НПО [Wedel 1998: 85]. ЕС и частные фонды также стали перечислять средства для поддержки НПО и гражданского общества[64]. В России идея продвижения гражданского общества нашла материальное выражение в проекте по созданию из НПО третьего сектора. Я уже объясняла, что в 1990-х годах спонсорские организации оказывали большую поддержку ассоциациям и общественным группам и побуждали их верить в важность своей работы. Как выразился один американский политолог (в англоязычном журнале Surviving Together, документирующем и фиксирующем деятельность НПО в постсоциалистических странах): «новая метафора общества – трехногая табуретка, ножки которой – рыночный сектор, государственный сектор и гражданский сектор». Все три ножки должны держать равновесие. Третий сектор «должен быть игроком наравне с рынком и государством» [Rifkin 1997: 8].

Доля помощи женским группам была небольшой, но идеологически значимой. Такая помощь свидетельствует о том, какую важную роль в этой сфере играли именно женщины[65]. Однако это также указывает на некоторые гендерные перестройки постсоциалистического периода, куда международные спонсорские организации внесли свой вклад. Ученые-феминистки, писавшие о Восточной Европе и СССР, такие как Барбара Эйнхорн [Einhorn 1993], Сьюзен Гал [Gal 1997], Хилари Пилкингтон [Pilkington 1992] и Пегги Уотсон [Watson 1997], выступали против рассуждений о постсоциалистическом переходе, позиционирующем гражданское общество как открытое и нейтральное пространство. Исследовательницы указывали на то, что либерально-демократический идеал гражданского общества основывается на гендерном разделении между общественным и частным и это оттесняет женщин в частную сферу. Поэтому программы, направленные на поддержку участия женщин в гражданском обществе, обладают недостатками, так как они усиливают гендерное разделение, способствуя политической маргинализации женщин в целом.

Спонсорская поддержка привела к расцвету НПО в России. По данным недавнего отчета, в январе 2001 года было зарегистрировано более 450 000 гражданских групп [Henderson 2003: 6]. Все это похоже на историю успеха. Я же считаю, что новая версия гражданского общества сильно отличается от той, какой ее хотели видеть активисты и обещали спонсорские организации. В 1980-е годы в гражданском обществе возникли определенные надежды и идеалы эпохи после холодной войны: отсутствие границ и присоединение к Европе. Гражданское общество, к которому стремились диссиденты, было пространством прав и возможностей граждан, дискуссий и дебатов. Третий сектор далек от этого идеала. Во-первых, он выглядит совсем по-другому. Эта институциональная сфера имеет конкретных участников – НПО, которых можно пересчитать,