Потом он попросил чуть слышно:
— Дай воды, мама!
— Сейчас, сынок, сейчас, — заторопилась она, мешая молоко.
У входа в юрту залаяла собака.
— Это папа, сынок! — обрадовалась измученная женщина. — Он привел лекаря!
Бросив недружелюбный взгляд на Зорига, стоявшего у двери с опущенными глазами, Шарав крикнул:
— Что ты там копаешься? Почему не идешь за аргалом?
— Ему нельзя идти, у него жар, — вступилась Норжма, чинившая овчинный дэл сына. — Я сама схожу.
Шарав подскочил к Зоригу и хлестнул его ремнем по голове:
— Сам виноват, негодяй! Сам рвался в эту школу. Вот и получил по заслугам.
Зориг заплакал, и Норжма не выдержала. Она давно таила обиду на мужа. Не могла больше видеть, как обижают ее сына.
— Хватит тебе измываться над нами! — крикнула она. — Будь ты проклят! Больше ты нас не увидишь! — И, взяв Зорига за руку, она вышла из юрты.
Высоко подняв голову, Норжма решительно зашагала прочь.
— Куда мы идем, мама? — спросил Зориг.
— Я отведу тебя в школу, — ответила мать.
— А меня не выгонят?
— Я буду просить. К Шараву мы не вернемся. Без него и мне будет лучше, а ты сможешь спокойно учиться. Эх, сынок, если бы ты только знал! Зачем ты послушался Шарава? Душа у него черная, как сажа, а повадки волчьи…
Они шли по заснеженной степи, кругом не было ни троп, ни дорог. Холодный ветер неистово дул им в лицо, но они ничего не чувствовали, кроме радости избавления от мук.
— Мама! Посмотрите туда! Видите — скачут два всадника! — воскликнул вдруг Зориг.
— Кто бы это мог быть? — Норжма недоуменно подняла брови.
Всматриваясь в даль, Зориг сказал:
— Один из них похож на нашего учителя Долгорсурэна.
Мать и сын остановились. Всадники мчались к ним.
XIII
Поезд, направлявшийся в Москву, прибыл на станцию Сайн-Шанд. Через несколько минут он тронется дальше. Среди пассажиров, отправлявшихся в дальний путь, — Зориг и Тугэлдэр.
С того дня, как Зориг впервые переступил порог школы, прошло десять лет, сейчас он был уже взрослым юношей. Ему припомнилось прошлое, и он усмехнулся: «Да, не всегда я вел себя, как подобает мужчине. Однажды даже убежал из школы». Он взглянул на мать и улыбнулся. Мать начала волноваться задолго до отправления поезда. Ей все казалось, что поезд внезапно тронется и она не успеет проститься с сыном.
— Дай я тебя поцелую, — в который раз повторяла она.
— Что вы так спешите, мама? У нас еще есть время. — Зориг подставил щеку.
— А я все боюсь, как бы не пошел поезд, — сквозь слезы повторяла Норжма.
Какое счастье, что она ушла тогда от Шарава! Останься она с ним, сын ни за что не кончил бы школу и она не поступила бы на работу. А теперь все хорошо! Зориг едет в институт, а она работает при школе. Ах, какие все-таки подлецы эти Шарав и Молом! Недаром они переметнулись к врагам.
Раздался свисток. Зориг подошел к матери:
— Ну вот, теперь, мама, пора.
— Счастливого пути, сынок! Учись, набирайся знаний и поскорее возвращайся домой, — говорила Норжма, целуя сына.
— До свиданья, мама. Не скучайте. Я скоро вернусь. Постарайтесь, чтобы ребятам в школе жилось хорошо.
— Будь спокоен. Они мне все равно что родные дети. Пока я с ними, у них в общежитии всегда будет чисто, тепло и уютно.
— Ну, счастливого пути! Учись! Вернешься — поделишься с нами новыми знаниями, — сказал стоявший рядом Долгорсурэн. — А это письмо отдай Лене. Встретишься с ней в Москве, скажи, что все пионеры нашей школы шлют ей привет. Скажи, что ребята хорошо знают ее, хотя лично с ней не знакомы, всегда ждут ее писем и с удовольствием их читают. Ну, будь здоров!
— Спасибо, дорогой учитель! А ваше поручение выполню сразу же, как только приеду в Москву, — улыбнулся Зориг.
Учитель еще раз крепко пожал ему руку и поцеловал в лоб.
Зориг и Тугэлдэр сели в вагон.
Вокруг простирались необъятные степные просторы. Стада джейранов вихрем проносились перед поездом через железнодорожные пути. Зориг с волнением думал о том, что скоро он увидит Улан-Батор. А там — и Москву!
Перевалив через Хоолт, поезд подошел к Баян-Урхаю. «Улан-Батор, Улан-Батор!» — радостно переговаривались пассажиры. Вскочив с места, Зориг подбежал к окну и увидел светлые здания Улан-Батора, раскинувшегося в долине прозрачной Толы. В лучах восходящего солнца, словно хрусталь, сверкали окна высоких красивых зданий. На одном из них над стеклянным куполом развевалось красное знамя.
— Это университет? — спросил Зориг.
— Да, — ответил сосед Зорига по купе. — Ну-ка признавайтесь, кто из вас говорил, что будет учиться на зооветеринарном факультете?
— Вот он, — ответил Зориг, указывая на приятеля.
— Как будто получилось, — сказал вдруг Тугэлдэр. Он уже давно сидел у столика и что-то писал.
Вот что написал Тугэлдэр:
Вы, должно быть, ее видели,Может быть, вы ее знаете.Утром, когда отъезжали мы,Нас провожала она,Полная смуглая женщина,Женщина лет пятидесяти,Та, что рукой все махала вслед,Вслед уходившему поезду.Это была моя мать!Знайте, что я — ее сын!Знаете, что в моем сердце?Я, Тугэлдэр, всем скажу,Перед людьми прямо стоя,Гордо отвечу я вам:Я горячо люблю родину,Светлую, сильную родину!Я горячо люблю матушку,Давшую счастье и жизнь.Может, вы тоже гобиец?Знаете наши степи?Знаете бедного мальчика,Мальчика-батрака?В стареньком, сношенном дэле(Веревкою дэл подпоясан)Он от восхода до вечераБатрачил всегда на других.Но как-то однажды отправилсяВ школу учиться народную.Мать окропила дорогуБелым как снег молоком.Мать при прощанье не плакалаМать говорила, счастливая:«Пусть свои тайны великиеМудрость откроет тебе!»Я не забыл пожелания,Я не забыл наставления.Спросите: «Кто ж эта женщина?»Это была моя мать!Вон за окном расстилаетсяСветлая степь, где колышутсяТравы ее ароматные,Пахнущие, как мед.Здесь моя милая родина,Здесь же прошло мое детство,Здесь я учился и вырос,Маму оставил я здесь…
Тайна пещеры
Повесть
Перевел М. Гольман
1. В погоне за белкой
Солнечным летним днем 193… года трое друзей — Туму́р, Жарга́л и Бат — отправились в горы за кедровыми шишками.
Тумур и Жаргал — ребята высокие, сильные. Бат — ростом не вышел и не ахти как силен. Зато он веселый и умный, и приятели его очень любят.
В вылинявшем зеленом дэле на ватной подкладке, подпоясанный тонким ремнем, в сдвинутой набок кепке, с корзинкой из бересты, он то и дело вырывался вперед, хотя подъем был крутым, а ноги соскальзывали с утрамбованной за многие годы тропинки в сырую от росы траву.
Склоны Бурхтэ́й-улы́,[46] изрезанные глубокими оврагами, густо поросшие лесом, были усеяны желтыми и белыми цветами, сквозь зеленую чащу, звеня, пробивался прозрачный горный поток, бравший начало из родников у самой вершины. Он ослепительно сверкал в лучах яркого солнца и пел веселую песню, словно приветствуя трех друзей.
Бату очень нравился их поход. Он то и дело наклонялся и рвал цветы для гербария — это было задание учителя, гонялся за бабочками и так незаметно для себя забрался в самую чащу.
Сквозь густую листву и ветви деревьев пробивались яркие солнечные лучи. Стояла глубокая тишина, лишь где-то в стороне щебетали птицы да постукивали о кору многовековых елей трудолюбивые дятлы.
Никого… Неужели он заблудился?
— Тумур! Жаргал! — закричал Бат.
— Ты где? — тут же донесся до него откуда-то снизу голос Тумура.
— Идите сюда! — обрадовался Бат. — Здесь полно земляники!
Он уже вдоволь наелся вкусной ягоды, собрал кое-что для друзей. Они не заставили себя ждать.
— А ну-ка, где твоя земляника?
— Пожалуйста, угощайтесь!
Бат насыпал друзьям полные пригоршни.
Жаргал — самый старший из них — был в этой компании заводилой.
— Отсюда пойдем в разные стороны, — распорядился он. — И без криков. Сборщики шишек никогда не окликают друг друга.
— А вдруг наткнемся на ягоды? — загорелся Бат.
— Ну что ж. Тогда, пожалуй, можно позвать, — снисходительно отозвался Жаргал. — Давайте договоримся: каждый крикнет два раза: «Ягоды! Ягоды!» — и все. Хорошо?