возмутиться и потребовать от великого блюстителя порядка Стаса, чтобы он неукоснительно придерживался данного нам слова и немедленно устранил из нашей жизни потенциальный источник всех бед и неприятностей, как оказалось, что этот источник, в целом, перевоспитался — ради того, чтобы вновь оказаться рядом с Мариной. Что привело в крайнее негодование великого карателя, абсолютно уверенного, по всей видимости, в том, что рядом с ней места хватит только ему одному.
Не успела Марина открыть им обоим глаза (по-моему, не в первый раз) на тот факт, что рядом с ней — как рядом со служебным входом в солидную организацию — места зарезервированы исключительно для деловых партнеров и сотрудников, как выплыл наружу и следующий: мой ангел не только решил хранителем-многостаночником сделаться, но и со Стасом этот вопрос уже согласовал. В то время как меня он об этом лишь вскользь в известность поставил.
Вот этого я уже стерпеть не могла. К тому моменту я уже, вроде, адаптировалась к бешеным зигзагам на пути к вновь скрываемой от меня — всеми! — истине, а потому решилась высказать и свое видение выхода из сложившейся ситуации. Которая, между прочим, и меня прямо касалась, так что я имела на это полное право! Я ни в коем случае не возражала против того, чтобы у Марины появился ангел-хранитель, но не могла не отметить, что хранение Марины — сложная и ответственная задача и должно быть работой на полную ставку, а уж никак не по совместительству. И кто является лучшим на нее кандидатом, как не тот хранитель, который уже работал с Мариной и приобрел столь ценный в глазах моего ангела опыт?
И что бы вы думали? Не успела я его поддержать, как он тут же начал перед всеми хвастаться, как — невероятными усилиями! — преодолел мою скрытность, и как мне после этого стало замечательно жить! И не моргнув глазом, даже не покраснев для приличия, вытолкнул к рампе Стаса, чтобы тот подчеркнул в рассказе об истинном спасении Марины его организующую и направляющую роль. О которой он, столь ратующий за открытость и искренность, меня даже вскользь в известность не поставил!
Нет, он, конечно, как-то упоминал о том, что выполняет функции координатора во всех делах, связанных с Мариной, но ведь можно было и поподробнее объяснить, чтобы я не оказалась обманщицей, отвечая на вопросы Марине о том чудо-лекарстве. И если он считает, что такими закулисными интригами можно склонить человека… любого человека, не говоря уже о Марине, к своей точке зрения… Да он просто только что перечеркнул то впечатление, которое — возможно! — произвели на нее все его предыдущие речи! И не только его, между прочим!
Вместо того чтобы признать свою ошибку, как сделал бы любой из уважающих себя людей (которых их великое ангельское святейшество постоянно критикует!), и дать мне исправить положение (я уже рот открыла, чтобы прийти ему, как всегда, на выручку!), он опять сбежал. Еще и не постеснялся, координатор несчастный, велеть своим собратьям и даже темному сопернику нас с Мариной стеречь! Только я решила поинтересоваться (зря я, что ли, рот открывала?), от чего именно нас нужно — в его отсутствие — оберегать, как он перешел к угрозам.
Без меня он, видите ли, может разговор закончить! Вот сейчас! Хотела бы я посмотреть, как Тоша меня куда-нибудь отсюда увезет. Гале, по-моему, еще ни разу не приходилось его лечить — очень полезно будет обоим, чтобы забота друг о друге у них равномерно распределилась. Я поерзала на стуле, усаживаясь попрочнее и с удовольствием предвкушая свое непосредственное участие в улучшении их отношений.
После исчезновения моего ангела несколько минут все молчали. Ангелы настороженно переглядывались, лихорадочно размышляя, по всей видимости, над тем, что для них опаснее — предстать перед начальством по обвинению в разжигании… того, чем он их припугнул, или связаться с нами с Мариной.
— Мне кто-нибудь объяснит, — проговорила, наконец, она напряженным голосом, — куда его понесло?
— Зная его, — хмыкнул Стас, — я бы не решился делать никакие предположения.
— Да подписи он кинулся собирать, — пренебрежительно бросил Денис, обращаясь к Марине, — под обращением к тебе в защиту обездоленных хранителей. Или вообще их сейчас сюда притащит — митинг протеста устраивать. Ему же в любом деле команду собрать нужно и, естественно, возглавить ее.
Я задохнулась от возмущения — только поэтому Тоше и удалось опередить меня.
— А тебя зависть мучает? — саркастически поинтересовался он. — Возле тебя-то команда собирается только для того, чтобы тебе перья повыщипывать.
— Что-то я не заметил, чтобы меня для этой цели в нынешнюю команду пригласили, — не менее язвительно ответил ему Денис.
— Будешь договоренности нарушать, — с готовностью вступил в их перепалку Стас, — так и повыщипываем — это я тебе обещаю.
— Ты дотянись сначала, — не глядя на него, лениво заметил Денис. — Я эти договоренности не с тобой, а со своим руководством заключал — вот перед ним и отвечу.
— Если успеешь, — снова подал голос Тоша. — Сначала ты мне за все ответишь, а там посмотрим — будет ли тебе, чем докладную писать.
Я нервно глянула на Марину — она напряженно о чем-то размышляла, с виду всего лишь в пол-уха прислушиваясь к ангельскому обмену любезностями. Вот чует мое сердце, что это не Тоше меня, а мне его сейчас придется удерживать. Опять. Остальные меня мало интересуют — они, по-моему, друг друга стоят. И потом — им Марину доверили, вот пусть она их и разнимает. Тем более что они по другую сторону стола сидят — все равно не дотянусь.
К счастью (для ангелов, разумеется), их страсти не успели еще миновать точку возврата, как вернулся мой ангел. Не один. Рядом с ним стоял… высокий, сутулый, сухопарый, с волосами тускло-мышиного цвета — словно брюнета неудачно в светлого шатена перекрасили, с руками, плотно сжатыми на животе — словно он не знал, куда их девать, с глазами за круглыми очками в тонюсенькой оправе, не отрывающимися от земли — словно он боялся увидеть, что его окружает…
Ну, ни дать ни взять — знаменитый персонаж из знаменитого романа! Тот самый, который — как ни постарались авторы — в конечном итоге представляется читателю не гротескно-сатирической, а, скорее, трагической фигурой. Все-то у него осталось в прошлой, разлетевшейся однажды вдребезги, жизни, а в новой все ему чуждо, как рожденному в зоопарке животному — дикая природа. Не понимает он ее, приспособиться никак не может к новым правилам и манерам поведения — и носит его от одной перипетии к другой,