– Да, сэр. Она тамошняя уроженка. В Венесуэле я звался бы Карлос Рамсботтом-и-Сантона.
– Занятно, – произнес губернатор.
Еще нелепее, чем Горацио Хорнблауэр. Любопытное свидетельство всемирного размаха английской торговли, что владелец брэдфордской суконной мануфактуры женился на даме из Венесуэлы. По крайней мере, это объясняло смуглую красоту Рамсботтома.
– Я дождусь, когда там так или иначе установится мир, – беспечно продолжал молодой человек. – Мест, которые стоит посетить, и без того много. А теперь, сэр, позвольте обратить ваше внимание вот на это.
Слуги только что внесли жареных кур и свиной окорок, а также блюдо, на которое указал Рамсботтом. То, что лежало на нем, было скрыто под яйцами пашот.
– Ассорти? – недоверчиво спросил губернатор. По тону было ясно, что на этом этапе обеда он предпочел бы что-нибудь более основательное.
– Пожалуйста, попробуйте, сэр, – сказал Рамсботтом почти умоляюще.
Губернатор положил себе на тарелку немного неизвестного кушанья и осторожно попробовал.
– Неплохо, – сказал он. – Что это?
– Рагу из консервированной говядины, – ответил Рамсботтом. – Уговорю ли я остальных джентльменов тоже попробовать? Милорд?
По крайней мере, это было нечто новое – Хорнблауэр ничего похожего прежде не ел. И уж точно не походило на солонину – его пищу в последние двадцать лет.
– Очень вкусно, – сказал он. – Как ее консервируют?
По жесту Рамсботтома стюард поставил на стол квадратную жестяную коробку. Хорнблауэр взвесил ее на руке – тяжелая.
– Стекло годится точно так же, – заметил Рамсботтом, – но менее удобно в плаванье.
Стюард большим ножом вскрыл коробку, отогнул верх и продемонстрировал содержимое.
– Луженая жесть, – продолжал Рамсботтом, – запечатанная при высокой температуре. Осмелюсь предположить, что этот метод существенно изменит рацион моряков. Мясо можно вынуть и есть холодным, а можно порубить и обжарить, как то, что перед вами.
– А яйца пашот? – спросил губернатор.
– Это гениальное озарение моего повара, сэр.
Разговор о новом изобретении и превосходное бургундское, поданное к этой перемене, отвлекли гостей от бедствий Венесуэлы и даже от матери Рамсботтома. Беседа сделалась общей и несколько бессвязной. Хорнблауэр выпил ровно столько, сколько хотел, и по всегдашней нелюбви к излишествам старался больше не пить. Он заметил, что Рамсботтом тоже остается трезвым, говорит спокойно и тихо, в то время как остальные гости багровеют все заметнее и каюта гудит от тостов и даже пения. По всему чувствовалось, что хозяину прием утомителен, как и самому Хорнблауэру. Наконец его превосходительство встал, держась за стол.
– Чертовски хороший обед, – объявил он. – И вы чертовски хороший хозяин, Рамсботтом. Побольше бы таких.
– Я очень рад, что вы посетили мой корабль, милорд, – сказал Рамсботтом после того, как они с Хорнблауэром обменялись рукопожатиями. – Сожалею, что вынужден воспользоваться этим случаем распрощаться с вашей милостью.
– Вы скоро отплываете?
– Дня через два, милорд. Надеюсь, маневры вашей эскадры пройдут успешно.
– Благодарю. Куда вы направитесь дальше?
– Я думал вернуться Наветренным проливом, милорд, и, возможно, посетить Багамы.
– Будьте внимательны – там сложные воды. Желаю вам удачи и приятного путешествия. Я напишу жене о вашем визите.
– Пожалуйста, передайте леди Хорнблауэр мои наилучшие пожелания и глубокое уважение, милорд.
Рамсботтом был безупречно учтив до последнего дня – разослал карточки «pour prendre congé»[66] накануне отъезда, о котором матери незамужних девиц весьма сожалели. Хорнблауэр пронаблюдал, как «Абидосская невеста» с рассветом двинулась на восток, к мысу Моран, и тут же забыл о ней в суете подготовки к маневрам.
Всякий раз при виде «кораблей и судов его британского величества в Вест-Индии» Хорнблауэр не мог сдержать ироничной усмешки. В военное время здесь был бы целый флот. Сегодня Хорнблауэр располагал тремя фрегатами и менее чем двумя десятками бригов и шхун. Однако его это не останавливало. В его планах фрегаты становились трехпалубниками, бриги – семидесятичетырехпушечными линейными кораблями, шхуны – фрегатами. У него были авангард, арьергард и центр; он вел колонну, готовую атаковать неприятеля; и если какое-нибудь судно нарушало строй, его капитан тут же получал резкий упрек в цепочке флажков, взлетевших по сигнальному фалу флагмана. Адмирал приказывал: «К бою!» – перестраивал корабли в колонну и тут же давал команду разом сменить галс, чтобы обойти линейный строй невидимого врага. В кромешной ночи он зажигал синие огни, означающие: «Вижу противника!» – так что два десятка капитанов и тысяча матросов вскакивали с коек, чтобы принять бой с несуществующей эскадрой.
Без предупреждения он поднимал сигнал, по которому командование кораблями переходило к самым младшим лейтенантам, и тут же начинал сложнейший маневр, так что с временных капитанов от волнения сходило семь потов, – однако этим младшим лейтенантам, возможно, предстояло вести линейные корабли в сражение, которое решит судьбу Англии; требовалось закалить их нервы, чтобы они не подвели в критическую минуту. В разгар учений он поднимал сигнал: «На флагмане пожар! Спустить все шлюпки!» Отправлял десанты штурмовать несуществующие батареи в мирных необитаемых бухточках и тут же устраивал им проверку, инспектируя все до последнего кремня в последнем пистолете и отвергая любые оправдания с суровостью, заставлявшей его подчиненных стискивать зубы от отчаяния. Он поручал капитанам планировать и осуществлять шлюпочные операции, а после язвительно разбирал их ошибки. Он устраивал поединки между кораблями, когда те неслись навстречу друг другу, готовясь дать решающий бортовой залп; в штиль командам приходилось наперегонки буксировать корабли шлюпками. Он доводил людей до полного изнеможения и, когда те валились с ног от усталости, придумывал им новые задания, чтобы показать: у них есть силы для еще одного рывка, и трудно сказать, как чаще поминали «старину Хорни» – восхищенно или с проклятиями.
В Кингстон он вернулся с заметно окрепшей эскадрой, но не успела «Клоринда» войти в гавань, как к ней на